А выглядят они так.
Кто-то весьма влиятельный заинтересовался Эпицентром. Но удовлетворить свой интерес он может только с помощью обитателей Зоны. Потому стал искать нужные контакты. В том, что контакт с Комодом состоялся, и очень плотный контакт, сомневаться не приходилось. А с кем еще? Вряд ли влиятельный инициатор затеи удовольствовался якшанием с бандитским авторитетом, метящим в «крестные отцы». Наверняка у него есть и другие помощники внутри периметра.
На пути упомянутого неизвестного (или неизвестных, что вероятней), видимо, встал Монгол. Монгол такой субъект, что мог встать на пути у кого угодно.
Ему сопутствовала удача и все сходило с рук. Скорее всего, он тоже пользовался чьим-то весьма влиятельным покровительством. Иначе, при всех своих незаурядных способностях, немногого бы он достиг.
Теперь Монгол вляпался в слишком серьезную тему. Такую серьезную, что кто-то не остановился ни перед чем, вплоть до физического устранения препятствия. А я нынче, по сути, остался сам по себе — Ездок по кличке Серый. И никаких «товарищей майоров»! Пошли они со своими майорами, служебным долгом и высокими принципами, которые всем давно до лампочки.
После «горячих точек», геройств, наград и ранений меня отправили с семьей на отдых — в этот заштатный город в далекой провинции, бюрократический, сонный, в котором все вдоль и поперек давно поделено и никаких потрясений нет и быть не может. Конечно, мое начальство хотело как лучше. Оно не могло предполагать, что этот сонный, блистающий захолустной помпезностью город ни с того ни с сего превратится в ад. У меня не было родных, кроме жены и сына, и мое добросердечное начальство предполагало дать мне поостыть в кругу семьи — прежде чем сунуть в очередную мясорубку. Где оно теперь, мое прежнее начальство?! С женой и сыном я встречусь на том свете, в который не верю. В санлагерь я не пойду ни за что. Но и ухлопать себя как куренка не позволю.
Мне нет дела до их возни, грызни и жадности. Признаться, мне наплевать на судьбы мира. Мою честь и чувство долга насмерть затрахали те, кто разворовывал и предавал, пока мы воевали с «духами», прочесывали «зеленку», взрывали схроны, теряли товарищей в боестолкновениях, от подлых выстрелов из-за угла и заложенной на людных улицах взрывчатки. Я насмотрелся на такое, от чего моя совесть увяла и скукожилась, как забытая на подоконнике герань в заброшенном доме. Теперь я накрепко застрял в Зоне, и единственное, что меня может интересовать, — как подольше продержаться, как прокормиться, чем заправить машину и зарядить автомат?
Как не дать опрокинуть себя всяким Комодам, Генералам и им подобным.
Одним словом — как выжить. Шансы на это у меня есть. Только не надо лезть в чужие дела, которые теперь, после всего случившегося, действительно стали для меня абсолютно чужими.
Давешняя перестрелка открыла мне глаза на то, что я упорно не хотел замечать. Я изменился еще и физически. Очень существенно изменился. До последнего времени я относил возникшие у меня способности предчувствовать опасность, угадывать действия противника, понимать человека без слов — за счет накопившегося опыта и обострившейся интуиции. Но сегодня, там, в зарослях, опасность подстегнула и обострила до предела мой новый орган чувств. То, что я видел врагов каким-то «третьим глазом», то, что улавливал их эмоции и чуть ли не читал мысли — это не объяснишь никакой интуицией. Похоже, я сам не заметил, как чумной воздух Зоны вызвал во мне странные мутации. Как с деревьями-вампирами, Кошками, речной живностью и Ихтиандрами.
Меня передернуло. Но в Ихтиандра я определенно не превращался. Однако какие-то изменения в моем организме все же происходили, и я представить не мог какие. Пока они проявили себя исключительно с полезной стороны. Но что будет дальше — кто знает? Смерти я не боялся, но превращаться в монстра не испытывал ни малейшего желания. Впрочем, изменить я ничего не мог, а потому и зацикливаться на этих мыслях не собирался. Будь что будет — там увидим.
Я проехал уже примерно половину пути до города. Дорога оставалась темной и пустынной. Встречный ветер гудел в приоткрытом боковом окне кабины, навевая тоску. Скоро я пересеку городскую черту. Можно спрятать джип в надежном месте и на время залечь на дно. Мне было где укрыться. Средства к существованию в Зоне у меня тоже имелись — на какое-то время по крайней мере. Ко всему прочему, я мог сбыть героин, которым одарил меня Пастор, вовсе не через бармена ресторана «Арго», а иным, безопасным способом. Я, в конце концов, мог уехать в глухомань на окраине периметра, там у меня тоже были свои подвязки.
Но если на меня объявлена охота, навсегда не спрячешься. Это — Зона, строго ограниченная территория, и, даже если ты обзавелся «третьим глазом», тебя рано или поздно выследят и прикончат. У Комода, например, по этой части весьма широкие возможности.
Можно еще спрятаться в Крепости у Работяг. Они давно зовут к себе. В
Крепости меня так просто не достанешь. Но Работяги сами знают, что среди них есть предатели. Иных они прежде вычисляли и вышвыривали вон (вместо того чтоб утопить в сортире, как советовали некоторые радикалы). Но предатели всегда были, есть и будут, хоть их вышвыривай, хоть топи. А потому в конце концов найдется кто-то, кто в темном углу всадит мне нож в спину.
Я задумался так крепко, что на очередном повороте едва не вылетел за обочину, но вовремя опомнился и выровнял машину. Нет, прятаться и убегать — последнее дело. Это меня не спасет. А что меня спасет? На этот счету меня уже появились кое-какие соображения.
…Город встретил меня темнотой и безмолвием окраин. Я знал, что кое-где живут люди. Но они прятали свое присутствие, плотно завесив окна, чтобы предательски не блеснул огонек свечи или керосиновой лампы. Эти обитатели окраин влачили жалкое существование. Им доставались объедки, которыми брезговали члены кланов. Они собирали в разоренных магазинах остатки круп, проржавевшие консервные банки, комки слипшихся сладостей. Не испортившееся нормальное продовольствие давно вывезли в свои логова те, кто сбился в стаи. Но чтобы пристать к стае, нужно было доказать свою полезность. Те, кто остался в трущобах, на это были не способны — старики, больные, просто слабые. Большинство постепенно превратились в тех, кого прежде именовали бомжами. Они варили брагу и гнали самогон из самых немыслимых ингредиентов, включая опилки.
В подвале одной заброшенной девятиэтажки жил бывший доктор каких-то наук, преподаватель университета. Его все звали Профессор. Его семейство скосила
Чума — жену, сына и двух дочерей, престарелых родителей. А он уцелел. И теперь сутки напролет, валяясь на старом диване, читал книги, которые натаскал из университетской библиотеки. К нему порой захаживали другие выжившие представители интеллигенции. Но он, хоть и сам сильно смахивал на бомжа, отчего-то относился к ним с долей презрения.
