Так что надо было оставаться. В ситуации Шани это был единственный выход, и он решил принять его и больше не задумываться над правильностью или неправильностью выбора, как Коваш не задумывался и не переживал по поводу собственной внешности. В это время несколько раз брякнул колокольчик, и академиты потянулись из коридора по классам. Из кабинета шеф-ректора вышел разгневанный покрасневший брюнет средних лет в форменном сиреневом одеянии и, шипя под нос какие-то ругательства, решительно вошел в один из классов, откуда сразу же полетела брань и жалобный писк академитов: пострадавший в споре с ректором наставник отводил душеньку на своих студентах. «Разозлился на крокодила, а бьет воду в реке», – с улыбкой подумал Шани и пошел к шеф-ректору.
Шеф-ректор Акима был занят тем, что стирал с учебной доски схемы и рисунки, которые должны были иллюстрировать полную богословскую победу над глупым коллегой. Точно так же, как и давешний наставник, Акима что-то бормотал под нос. Шани осторожно постучал по двери, обозначая свое присутствие, и сказал:
– Добрый день. Я к шеф-ректору Акиме.
Акима смерил его изучающим спокойным взглядом и осведомился:
– И что же тебе нужно?
Шани достал из сумки письма и свои документы, изучив которые, Акима ласково улыбнулся и указал на скамью:
– Присаживайся, Шани Торн. Шаавхази всегда славился мудрецами и подвижниками, но я не припомню, чтобы его стены выпускали знатоков математики. Как же ты смог решить задачу Маиля?
Шани пожал плечами.
– Просто люблю математику. В монастыре много книг, я решал всякие задачи. В конце концов, если задача нерешаема, все равно ведь можно попробовать ее решить.
Шеф-ректор усмехнулся.
– Скромный и достойный ответ. Скажи, а как решить такую задачу: сколько бисов помещается на кончике иглы?
Шани покосился на исписанную доску, быстро прикидывая, какой из почерков мог принадлежать Акиме.
– Зависит от площади, – сказал он. – Допустим, площадь кончика иглы принята за один атом. Тогда на ней поместится один бис, так как святой Герт говорил, что атом есть мельчайшая вещь в мире горнем и в мире дольнем, и мельче ее нет. Бисы же, как известно из трактата Юсифа Мудрого, способны принимать любой облик и размер, но меньше атома они стать все равно не могут.
Акима пристально посмотрел на Шани и медленно проговорил:
– Трактаты Юсифа Мудрого мы читаем уже на выпускном курсе. Что говорил Юсиф о природе зла?
– Что зло не существует само по себе. Это извращенное состояние воли разумных существ, отклонение от добра и нарушение воли Заступника и нравственного начала в человеке. Иными словами, зло – это болезнь. Паразит на чем-то добром, который умирает после того, как организм полностью разрушится.
– Тогда зачем надо бороться со злом и истреблять его?
Шани помолчал.
– Потому что зло оскорбляет Бога. Но это уже не Юсиф Мудрый сказал.
Акима отвернулся от доски и некоторое время смотрел через окно на внутренний двор, где шло что-то вроде спортивной тренировки, и молодые парни от души мутузили друг друга под присмотром тренеров в сиреневом, которые после каждой потасовки останавливали парней и объясняли им ошибки.
– А если два биса встанут каждый на одно копыто, то они поместятся на кончике иголки? – вдруг спросил шеф-ректор.
– Не поместятся, – ответил Шани. – Копыта же не меньше атома.
– Разумно, – кивнул Акима. – Какие еще книги ты читал?
* * *
Богословие и логику за весь курс обучения Шани зачли тем же вечером, когда беседа с шеф-ректором наконец-то подошла к концу, и Шани стало казаться, что у него выспросили обо всех книгах, написанных мудрецами этого мира. Помянули было и Невта, но Шани предусмотрительно решил не вдаваться в подробности книг, написанных еретиками, и перевел беседу в иное русло.
Диктанты на знание аальхарнского и староаальхарнского он отлично сдал через два дня.
Акима собственноручно составил для Шани график занятий, в котором преобладали сугубо профессиональные предметы: курс по мастерству убеждения, занятия по распознаванию ереси и колдовства и прочие занимательные науки, которые полагалось знать инквизитору. Математики среди них не было: как и предположил Шани, в академиуме ее использовали для решения довольно специфических задач, так что его знаний с лихвой хватало.
Через год Шани записали на практику вместе с академитами последнего курса. Требовалось выбрать дело из великого множества тех, которые каждый день визировала инквизиционная служба контроля, и разобраться, было ли там колдовство или ересь. Возиться с деревенскими дурами, которые подливали парням приворотные зелья, чтобы побыстрее выйти замуж, Шани не захотел. Для этого можно было не покидать монастыря. Он сознательно взялся за самое безнадежное задание: смерть мелкопоместного дворянина от сердечного приступа. Ни ведьмы, ни ереси там, казалось, и близко не было, но охранное отделение почему-то сочло, что это проблема по части инквизиции.
Итак, что я знаю, еще раз прокручивал в уме Шани, направляясь к дому покойного дворянина для допроса семьи. Бериль Хостка умер от, как здесь выражаются, сердечного удара. В принципе, смерть естественная, у Хостки с детства было слабое сердце, и, возможно, его просто доконал-таки старый недуг. Единственная проблема в том, что прозектор, вскрывавший тело, почувствовал почти неуловимый запах эклента, простенького растительного наркотика местного происхождения. Разумеется, для людей с теми проблемами с сердцем, какие были у Хостки, эклент смертелен, и прозектор сразу же провел все необходимые анализы, только больше ничего предосудительного не обнаружил. Любой прием эклента оставляет после себя следы – здесь же следов не было, и прозектор решил, что либо ему чудится, либо в деле замешано колдовство.
Естественно, стали искать, кому выгодна смерть Хостки, и не нашли таковых. Главной подозреваемой была его вдова Хетти, молодая женщина, известная по всей столице благочестивым поведением. Памятуя о том, что в тихом омуте бисы водятся, вдову допрашивали несколько дней, чтобы окончательно убедиться в том, что живой Хостка был ей нужнее мертвого. Благородное семейство было в долгах, и теперь Хетти пришлось продать дом и несколько деревень, чтобы оплатить все векселя, и уезжать из столицы в дальние загорские земли: печальный финал для той, которая блистала в благородном кругу столицы.
Перетрясли и кредиторов. Выяснилось, что все они относились к Хостке с искренним уважением, деньги по кредитам он вносил аккуратно и точно в срок, да и не такие это были большие деньги, чтобы брать на душу грех убийства. Вся столичная знать живет в кредит, иной раз под такие проценты, о которых говорят только шепотом, но никто при этом не испытывает никаких неудобств.
