— А вы видели фотографии Берлина? — резко спросил Молотов.
Теперь он не сомневался, что его слова вызовут гнев Сталина, но почему-то не испугался. Очень странно; позднее нужно будет попытаться понять, почему. Только не сейчас.
Жуков кивнул.
— Товарищ министр иностранных дел, я их видел — вы правы, они ужасны. А вы видели фотографии Киева после того, как через него прошли сначала фашисты, а потом ящеры? Они ничуть не лучше. Новая бомба просто более эффективное средство разрушения, однако разрушение неизбежно — применим мы новое оружие, или нет.
Как и всегда, Молотов позаботился о том, чтобы его лицо ничего не выражало. Однако под неподвижной маской таился ужас. Ему стало еще страшнее, когда генерал Конев спросил:
— А как сбросить бомбу? Можно ли использовать самолет? И если да, сумеем ли мы нанести удар в нужном месте до того, как ящеры его собьют?
— Прежде чем искать ответы на ваши вопросы, следует сначала решить, стоит ли, вообще, использовать столь страшное оружие, — невозмутимый голос Молотова скрывал растущее в его душе отчаяние.
Стадий сделал вид, что не слышит его слов, и ответил Коневу:
— Товарищ Конев, бомба слишком велика, ее не поднимет ни один из советских бомбардировщиков. Кроме того, как ты и сам заметил, ящеры в состоянии сбить любой наш самолет. Однако они нужны для бомбардировок противника, который находится далеко от нас. Если же враг наступает… — Он не закончил предложения.
Молотов почесал в затылке, не совсем понимая, к чему Сталин клонит. Впрочем, Жуков и Конев сразу сообразили, что имеют в виду Генеральный секретарь — оба усмехнулись. И Жуков закончил предложение:
— … мы оставим бомбу у него на пути и станем ждать.
— Именно так, — улыбнулся Сталин. — Более того, постараемся убедить противника сосредоточить большие силы в том секторе, где мы поместим бомбу, чтобы нанести ему наибольший урон. — Теперь и Молотов сообразил, о чем идет речь, но это нисколько его не утешило.
— Тут нам придется решить две проблемы, — задумчиво проговорил Конев. — Во-первых, враг может обнаружить нашу бомбу А ничего, кроме маскировки, я предложить не могу. Во-вторых, что мы будем делать, если оставленная нами бомба не взорвется? Есть какие-нибудь гарантии того, что она сработает?
— У нас имеется множество устройств, которые обеспечат ее подрыв, — ответил Сталин. — Один способ — при помощи радиосигнала, второй — батарея, а третий — часовой механизм, их производят пленные немцы, которых мы привлекли к работам. — Сталин говорил без малейшей иронии; впрочем, Молотов не сомневался, что все они уже давно мертвы. — Конечно, они не знали, для какого устройства производят механизм. Однако его многократно проверяли: он действует весьма надежно.
— Очень хорошо, если учесть для чего он нам нужен, — кивнул Конев. — Вы правы, товарищ Генеральный секретарь: какими бы гнусными не были фашисты, они умеют делать надежные механизмы. Часы, или какой-то другой из названных вами способов, дадут нам возможность взорвать бомбу в нужное время.
— Инженеры и ученые заверили меня в том, что все пройдет гладко, — вкрадчивым голосом проговорил Сталин, так что ни у кого из присутствующих не осталось сомнений в том, какая участь ждет инженеров и ученых в случае неудачи.
Молотов не хотел бы оказаться на месте людей, работавших в колхозе неподалеку от Москвы.
Он протиснулся между Жуковым и Коневым. Оба посмотрели на него с удивлением. Обычно он не проявлял такой активности во время военных советов, на которых присутствовал только для того, чтобы знать, как может повлиять ход сражений на внешнюю политику Советского Союза. Он внимательно посмотрел на карту. Красные прямоугольники обозначали Советские силы, зеленые — войска ящеров, синие соответствовали отдельным подразделениям немцев, которые все еще оставались на захваченной в течение предыдущих двух лет территории СССР.
Даже человек далекий от проблем войны понимал, что ситуация на карте выглядит довольно мрачно. Линию фронта, проходившую между Сухиничами и Калугой, вряд ли удастся удержать. Молотов видел, что сил Красной армии недостаточно, чтобы противостоять наступающим войскам ящеров. Как только линия фронта будет прорвана, придется немедленно отступать — в противном случае целые группировки окажутся в окружении. Нацистские бронетанковые войска снова и снова использовали эту тактику в то ужасное лето 1941 года.
Тем не менее, Молотов неуверенно ткнул пальцем в Калугу.
— Мы не сможем остановить их здесь? — спросил он. — Любые жертвы лучше, чем взрыв этой бомбы и ответные действия, которую могут предпринять ящеры.
— Калуга находится слишком близко от Москвы, — возразил Сталин. — Используя аэродромы, расположенные вокруг нее, ящеры смогут быстро с нами покончить. — Однако он бросил взгляд на Жукова, прежде чем продолжить: — Но если мы остановим их возле Калуги, то не станем взрывать бомбу.
— Замечательное решение, Иосиф Виссарионович, — льстиво проговорил Молотов.
Жуков и Конев кивнули. Молотов почувствовал, как белая хлопчатобумажная рубашка намокла под мышками.
«Интересно, — подумал он, — неужели царским придворным приходилось так же осторожно направлять своего государя на правильный путь».
Он в этом сомневался — во всяком случае, если вспомнить Петра Великого и Ивана Грозного.
Когда Иосиф Джугашвили снова заговорил, в его голосе появилась сталь, которая и дала ему его революционную кличку.
— Однако если ящеры возьмут Калугу, мы взорвем бомбу.
Молотов посмотрел на Конева и Жукова, надеясь на их поддержку. И понял, что не может на них рассчитывать. Они кивали головами — возможно, без особого энтузиазма, но и без колебаний. Молотов заставил себя последовать их примеру.
«Бесполезно спорить со Сталиным», — сказал он себе. — «Опасно настраивать его против себя».
* * *
Гейнрих Егер бросил взгляд на солнце, прежде чем поднести к глазам бинокль. Днем ящеры из Сплита вполне могли заметить блики на линзах. Горная крепость Клис, в которой он прятался, находилась всего в нескольких километрах от города, расположенного на берегу Адриатического моря. Цейсовская оптика приблизила Сплит на расстояние вытянутой руки. Даже через тысячу шестьсот лет дворец Диоклетиана выделялся на фоне всего города.
«Крепость гораздо больше подходит», — подумал Егер.
На самом деле, это был лагерь римских легионеров, воплощенный в камне: неровный прямоугольник со сторонами от ста пятидесяти до двухсот метров, по центру каждой из которых имелись ворота. Три из четырех сторожевых башен все еще стояли по углам прямоугольника.
