Арена хмыкнул.
— Принято, — сказал многими голосами.
И, не медля более, обрушил на арматора новый удар.
***
Первые скакали по спинам коней, точно пастушьи псы — по овцам. Разворачивали стадо, отбивали от воронки, не давали свалиться, погибнуть.
Михаил поднялся, держась за стабилку свою и тупо глазел, не находя в себе сил оказаться в седло. Боялся вновь глянуть на водоворот.
— Миша!
Лин спрыгнул перед ним, взъерошенный, возбужденный. Загородил собой.
— Не смотри! Только через закопченное стекло или тень! Это танец Третьих, нельзя смотреть!
Михаил с усилием отвел глаза, уставился на Первого.
— А как же…
Осекся. Никогда не видел Лина плачущим. Вообще не думал, что Первые способны к плачу — как к усталости или дурным снам. Лин, кажется, и не замечал слез, продолжал делать то, что умел — защищал.
Потянулся к Михаилу, дунул в лицо порошком с ладони.
Плотников охнул глухо, заморгал, а когда вновь посмотрел — все было в дымчатых, глухих тонах.
— Пройдет, не бойся, Мишенька. Вот, держи, — Первый сунул ему в руки мешочек, — это лекарницы дали, зелье темные очи, пользуют тех, у кого светобоязнь. Надо бы сбросить так, чтобы людям глаза закрыть. Доберись до Волохи, до Сома, до корабеллы, а я — людей отводить.
***
— Сдавайся, арматор.
— Отсоси, — прохрипел Гаер.
Арена улыбнулся.
Арматор стоял на карачках, пытаясь отдышаться. Уши закладывало, под ладонями было мокро. Натекло с него — из него — изрядно. Как из скотины заколотой хлестало.
Но Гаер прежде сдох бы, чем отступился. За ним стояли его люди, его брат, Ивановы эти…
Гаер опять поднялся, упираясь Двухвосткой, точно палкой. Руки-ноги ходили ходуном, но арматор вновь принял стойку. Арена мог убить его, но выбрал — извести, измучить до смерти.
Кожу навязчиво защекотало, точно арматора облепили мураши.
Рыжий нервно дернулся, бросил взгляд на руки…
Все, все, чем наградила его Башня — отметки на коже, цветные рисунки птиц, змей, зверей, шипов и цветов — все вдруг пришло в движение. От груди, со спины, с плеч — стекло по локтю и обернулось плетью о тысяче хвостов, о тысяче голов, о тысяче когтей…
Проклятая уродина Башня пришла на помощь — а он и не звал.
Арена остановился.
Гаер вскинул тяжелую безмерную плеть, поразился небытийной легкости ея… Размахнулся и огрел выродка.
— Я!
Свист-удар.
— Арматор!
Удар-свист.
— Хозяин! Башни!
Казалось, плеть тяжелеет с каждым замахом, наливаясь, вызревая, напитываясь силой. Арена уже не пробовал защищаться, метался крысой, но и сам бежать не мог. Не пускал тинг. Шелухой слетела одна шкура, за ней вторая, третью спустила плеть… Все кончилось внезапно.
Гаер не заметил, как оружие из его руки исчезло.
Он остался один.
Лежащее навзничь тело было мешочным, пустым — плеть Башни выбила из него всех и все. Гаер поддел парнину мыском, готовый пришпилить тварь Двухвосткой, буде култыхнется.
Тело дрогнуло, как если бы что-то подтолкнуло его снизу, в живот. Гаер сделал шаг назад. Мертвое мясо еще раз пихнуло, нетерпеливо, почти опрокинув на бок. Прорвало бок, вышло бурое, костяное… Подкинуло труп, и пошло вверх, в рост, вширь; потянулись из плоти поверженной, из крови — рога Башни.
***
Было уже — когда другой снял с него фильтры. Так же чувствовал. Освобождение через боль. Стрела отомкнула что-то в нем, сработала — ключом, не орудием. Выпь не знал, убила она голос его или — преобразила.
Тамам Шуд отступил, глядя на него — как впервые.
Ты не Второй, сказал удивленно.
— Уже нет, — сказал Выпь.
Коснулся пальцами горла. Пульсировала тонкая мембрана, затягивая сквозную рану.
Вот почему сиринкс ты не отыскал. Вот почему другие тебя не слышали… Кто ставил твой голос? Кто учил тебя петь? Кто дал тебе — Глас?
Выпь не ответил.
Разве не этого ты желал? Я дал тебе свободу. Ослобонил от всего и всех. Теперь никто не потревожит. Никто не отнимет. Твоя власть — твой голос. Ты составишь свою великую книгу существ, новую книгу глубины, и не будет людей, способных уничтожить их. Ты возглавишь их и поведешь.
Выпь слушал его, слышал, но помнил — другое. Сиаль. Игру с нако. Слова, сказанные не им, но ему: «Проклянут твое имя…»
Помнил темную глубь волос, темноту глаз, прохладу рук.
— Мне это все не нужно, — сказал Выпь трудно.
Чего хочешь ты, спрашивал его Оранжевый Король.
Тогда он не ответил, тогда он — не знал. А теперь место рядом было пусто, и сердце его не билось, лежало мертвой птицей в костяной клетке.
Я ошибся, молвил Тамам Шуд.
Я ошибся, отвечал Выпь.
— Возвращайся туда, откуда пришел, — сказал.
Тамам Шуд попятился, но на краю колыбели успел поймать его за руку — пальцы оплели браслет из зеленых бусин. Желал удержаться или — утянуть с собой.
Выпь качнулся, успел подумать — не дурная смерть.
Браслет сверкнул улыбкой, живой змеей соскользнул с запястья, рассыпаясь в жерло колыбели.
Выпь отступил, наблюдая, как золотой песок поглощает, скрывает.
Возвращает.
Закрыл глаза.
Темно, подумал. Темно мне.
***
Как все закончилось, в какой момент переломилось — Волоха не заметил. Только вот бились, а уже в следующий миг армия Нума остановилась.
Опустила знамена.
А потом увидел, как тянется к небу, встает выше чадов — Башня. На площадке, в рогатом венце ее, застыл Гаер. В крови и изрезанной плоти, как в пурпурном одеянии. Вскинул руку, вздымая прихваченную за волосы отрезанную голову. Пегие космы, оскал…
Отражение завопило на разные голоса, торжествуя, а Нум опустился, распластался ниц.
Заломали, подумал Волоха. Наша взяла.
— По колено ноги в золоте, по локоть в говне! — расхохотался Дятел, кивая на туши локуста.
Прекрасные уродицы лежали недвижно, подобрав ножки и свернув кругло шеи. Мертвы или только в спячке, того нельзя было понять.
— Дима, — устало сказал Волоха. — Пойдем отсюда. Я хочу взглянуть на Еремию.
Ему предстояло смириться и научиться жить с мыслью, что с Еремией, в нынешнем, возвращенном ее обличье — все его существо будет еще крепче слито с Лутом.
Он предал Элон, выбрав Еремию. Выбрав свой дом. Своих ребят.
С тяжелым сердцем взошел на корабеллу свою и застыл.
Боком сидящая на борту девушка повернула голову.
— Ну, здравствуй, милый, — сказала, улыбнувшись печально и робко.
Кожу ее держали швы, и она была — не живой. Дятел рядом многозначительно помалкивал. Значит, вот о чем толковал тогда. Лут от щедрот накинул подарок — приложил к Еремии маленькую балерину.
Освободил и ее. Выпустил пленницу из танцевальной залы.
— Я слышала, у вас в команде недобор. Хочу отрекомендовать мою персону. Я прекрасный проводник, капитан.
Волоха приблизился. Ветер трепал подол платья Элон, и пахла она — свежей полынью.
Элон, видимо, переживала — примет ли ее капитан? А вместе с ним, по слову его — Еремия? Команда? Или испугается, оттолкнет, выбросит?
Русый склонился, нежно коснулся губами тонких, сухих пальцев.
— Добро пожаловать на борт, прима-ассолюта.
***
— У меня для тебя кое-что есть… Для вас всех.
Лин приоткрыл клапан сумки, и Ланиус заглянул туда. Удивленно поднял бровь.
— Ему некуда идти. И вы… вы же тоже ищете свой дом? Почему бы вам не помочь друг другу? И… он может исцелять.
Ланиус дрогнул едва заметно, мимолетным жестом коснулся стеклянной половины лица.
— Благодарю тебя, друг. Ты ведь отправишься с нами?
У Михаила все внутри оборвалось. Ухнуло куда-то. Но правда, кто сказал, что Лин захочет остаться с ним. Он — просто человек. Смертный. Лин — баснословная диковинка. Исключение. Исключительный.
Разве ему место среди людей, разве его место — рядом с Михаилом?
Лин протянул руку собрату, пожал ее.
