«И что после этого можно сказать о Германии?» — подумал Егер. — «Ничего хорошего».
* * *
Шанхай поразил Бобби Фьоре. Большая часть города была чисто китайской, и напоминала ему увеличенный в размерах лагерь военнопленных, где они с Лю Хань провели столько времени. Пока все шло неплохо, на это он и рассчитывал. Однако Бобби не ожидал, что на длинных улицах окажется так много европейских зданий, построенных еще в двадцатых годах. Казалось, кто-то взял часть Парижа, перенес его на другой континент и бросил в самом центре Китая. По мнению Фьоре разные части города совсем не стыковались друг с другом.
А еще Бобби удивило то, как сильно разрушен город. С первого взгляда становилось ясно, что здесь шли жестокие сражения. Сначала японцы подвергли Шанхай массированным бомбардировкам, а потом, захватив в 1937 году, сожгли. Фьоре до сих пор помнил опубликованную в газетах фотографию обнаженного китайского мальчика, горько плакавшего среди развалин. Когда Бобби Фьоре увидел снимок впервые, он собрался немедленно отправиться воевать с японцами. Однако потом, как и многие другие, немного успокоился. А вскоре Япония напала на Пирл-Харбор — и стало ясно, что ему следовало послушаться зова своего сердца.
Когда ящеры заставили японцев отступить из Шанхая, они тоже не особенно церемонились с городом и сравняли с землей целые кварталы. Во многих местах человеческие кости до сих пор оставались не погребенными. Китайцы не торопились хоронить останки японских солдат — местные жители часто повторяли одно и то же: пусть они сгниют.
Однако несмотря ни на что, жизнь в городе, а особенно, в его китайской части, продолжала кипеть. Ящеры устроили штаб в одном из больших зданий, построенных в западном стиле; остальные так и остались лежать в руинах. А вот в китайских кварталах разрушенные дома с удивительной быстротой отстраивались вновь.
Поскольку ящеры, в основном, занимали европейские кварталы, Бобби Фьоре старался держаться поближе к ним. Работа, которую он согласился выполнять для красных, требовала, чтобы он максимально походил на китайца, старался увидеть и услышать как можно больше и докладывал обо всем интересном, что ему удается узнать, Най Хо Цину. Красный офицер обещал взять его с собой, когда Бобби соберет достаточно информации и партизаны устроят налет.
Однако пока ничего не происходило.
— Ну и пусть, — пробормотал себе под нос Фьоре. — Да, я бы с радостью прикончил парочку чешуйчатых ублюдков, но я не нанимался в герои.
Он прошел по Садовому мосту через речку Сучоу и направился на север в район Гонгкью. Как и всегда, на речке было полно джонок и других мелких китайских лодок, названия которых Фьоре не знал. Ему рассказали, что люди рождались, жили и умирали на борту таких лодок. Кто-то кормился тем, что удавалось выловить в реке; другие работали на земле, но спали в своих домах на воде.
Район Гонгкью, несмотря на свое китайское название, являлся частью европейского квартала. На часовой башне почты ящеры устроили наблюдательный пост, и, наверное, пулеметное гнездо.
Китайцы и не почитали деву Марию, но Бобби Фьоре захотелось заглянуть в храм Королевы Небес, находящийся всего в нескольких ярдах от Садового моста. Внутри храма находились изображения богов Лин Сян Чинга, который видел все на тысячи миль от Шанхая, и Чинг Сян Чинга, который слышал все на те же тысячи миль.
Фьоре посмотрел на небо.
— Они просто святые покровители храма, — пробормотал он, обращаясь к католическому Богу, который наверняка взирал на него с небес.
Однако небеса молчали. И Фьоре на сей раз прошел мимо храма Королевы Небес, хотя заходил туда раньше.
На улицах и пешеходных дорожках кипела жизнь. Однако лишь машины ящеров, или те, что они конфисковали у людей, проносились по проезжей части. Люди ездили на рикшах, велосипедах и тележках, запряженных гужевыми животными. Повсюду теснились нищие, некоторые писали на тротуарах истории своих бед — Фьоре не мог их прочитать. Они напомнили ему безработных, пытавшихся торговать яблоками в худшие времена Депрессии.
На рынке Гонгкью на углу Бунд и Вузанг Роудс шумела огромная толпа. Рыбаки с реки Сучоу, крестьяне, мясники — все громко кричали, расхваливая свой товар. Если рынок в лагере, где он жил с Лю Хань, напоминал стадион в Декатуре, то этот рынок Фьоре мог бы сравнить со стадионом «Янки».
Сюда приходили не только местные жители. Ящеры ловко пробирались от одного прилавка к другому. Они могли бы просто брать все, что им понравится; Най Хо Цин говорил, что сначала они так и делали.
«Теперь они платят, — рассказывал он. — Ящеры поняли, что если они берут какой-то товар просто так, ничего не заплатив, то в следующий раз его на рынке просто не будет».
Вот и сейчас, Фьоре заметил, как ящер купил живого омара и заплатил продавцу китайскими серебряными долларами, которые, по причине так и оставшейся для Фьоре тайной, назывались мексиканскими.
Спутник ящера сказал:
— Очень вкусные существа. Давай, Яанкс, купим еще пару штук. Приготовим для завтрашнего приема у командующего.
— Так и будет сделано, недосягаемый господин, — ответил покупатель омара, которого, очевидно, звали Яанкс. Он снова принялся торговаться с продавцом.
Фьоре наклонился, чтобы получше разглядеть китайца. Поля его конической соломенной шляпы прикрывали нос и слишком круглые глаза; он нарядился в грязновато-коричневое одеяние, напоминающее пижаму — так одевалось большинство местных жителей. Ящеры не замечали, что кожа у него более светлого оттенка, чем у остальных. Они полностью ушли в борьбу с клешнями омаров, норовивших схватить их за пальцы.
Бобби Фьоре последовал за ними обратно по Садовому мосту. Ящеры не обращали на него ни малейшего внимания. Для них он был всего лишь еще одним Большим Уродом.
«Интересно, о каком командующем вы говорили?» — беззвучно спрашивал у ящеров Фьоре. Они прошли через Городской сад, находившийся возле южного конца Садового моста, а затем направились в сторону Британского консульства. На лице Фьоре появилась свирепая усмешка, именно здесь находилась штаб-квартира губернатора Шанхая.
Далеко не все дома европейского квартала являлись роскошными зданиями, в которых раньше жили иностранцы, а теперь ящеры. На аллее Фучу Роуд, между неказистыми строениями, притулился ветхий домик под именем «Любимая»; название было написано на двери по-английски, а рядом, как предположил Фьоре, имелся перевод на китайский. Когда Фьоре вошел, его приветствовали звуки джаза — играл старый патефон. На фоне музыки слышались обрывки фраз на самых разных языках.
