Вынырнув на поверхность, Семен мощными гребками поплыл к противоположной стороне бассейна. Отмахнулся от девчонок, пытавшихся завладеть его вниманием, выбрался из воды и понял, что на сегодня запас энергии кончился. Внутри грудной клетки все сжалось, спина против воли начала сгибаться, горбиться.
— Семен Маркович, все в порядке? — поинтересовался чей-то голос из-за душного марева, повисшего перед глазами.
— Устал, кажется, — ответил Липинский, через силу выпрямляясь. — Пойду я, пожалуй, отдохну…
Отказавшись от помощи, он добрался до спальни, едва разбирая дорогу, и там повалился на кровать. Когда в комнату заглянул референт, Семен спал.
— Семен Маркович, — позвал секретарь. — Сегодня есть встречи, вы запланировали…
— Оставь его, — посоветовал сидящий у входа в спальню Дмитрий. — Ему что-то нездоровится в последнее время. Придумай что-нибудь. С кем он там встречается?
— С лордом Джадом.
Охранник удивленно поднял брови:
— Ну, скажи лорду, что хозяин спит. Лорд не царь, подождет.
— У него не сейчас встреча. Часа через четыре.
— Вот и приходи попозже, может, очнется к тому времени.
Референт сел рядом с охранником.
— Не узнаю его в последнее время. Раньше он не такой был.
Дмитрий пожал плечами:
— Может, у него ностальгия.
— Чего?
— Ностальгия. По родине скучает.
Секретарь как-то странно посмотрел на охранника и молча удалился.
В это время Семен метался по кровати. Его охватывал то жар, то холод. Во сне Липинскнй бормотал что-то. Доносились обрывки какого-то разговора:
— Не хочу… Так… Постепенный рост… Мне не важно…
Семену было плохо. Казалось, что кости начинают изгибаться. Обрастать уродливыми наростами. И вот уже тело Липинского становится другим. Не похожим на прежнее.
Семен плавал в темноте, зная, что где-то рядом находятся такие же, как он, но другие. Они тоже плавают в черной взвеси и ждут чего-то. Иногда ведут разговоры. Понятные, но пугающие в этом жутком месте.
— Иногда мне кажется, что мы крутимся вокруг чего-то, но не замечаем, не знаем о существовании этого центра, — плаксиво говорил кто-то. — Словно нас водят за нос.
— Какая тебе разница? — спрашивал другой, раздраженный голос.
— Большая, очень большая. Вокруг все одно и то же. Мы стараемся поддержать баланс, а у нас не получается. Неудача за неудачей. Все напрасно.
— Бред. Не надо истерики.
— Тебе легко говорить…
— Мне? Ты даже себе не представляешь, над какой пропастью я балансирую все время.
— Ты, может быть, и балансируешь. А я там давным-давно сижу! Думаешь, мне не страшно?
— Ладно, не горячись.
Липинский ощутил жалость к тому несчастному голосу и робость перед тем вторым, раздраженным, властным. Были и другие. Семен чувствовал их присутствие.
— Тебе легко говорить. — Жалостливый голос снова запричитал. — Не хочу так, не хочу…
— Это нужно, пойми. Нужно. Там, где живешь ты, нас не любят Ненавидят. А должны любить. Больше, больше… Пойми ты, глупый. Больше.
— Я знаю, знаю… — Первый голос едва ли не плакал. — Но они не любят меня.
— Тебя мало. Тебя очень мало…
— Да, да…
И тут заговорили все. Разом. Этот хор тонких, басовитых, тихих, громких, злых, вкрадчивых, доверительных, агрессивных голосов слился в один могучий, сильный голос, который спросил Семена:
— А ты? Ты зачем пришел сюда?
— Я? — спросил Семен.
— Ты любишь нас? Ты готов для нас на все? ТЫ!
Липинского скрутило, жестоко ломая кости.
— Я не знаю вас, — закричал он. — Кто вы такие?!
— Ты нас знаешь, — ответил голос. — Ты нас кормишь!
И пространство затопил свет, яркий, злой, обнажающий свет.
И Семен увидел говорившего.
Липинский закричал, пытаясь оттолкнуться. Но ОН был близко, прижался к груди, обхватил руками… И Семен, не в силах сомкнуть веки, уставился в его немигающие, зеленые глазищи.
Когда Липинский с криком проснулся, у кровати сидели референт и доктор. Первый выглядел испуганно, а второй сочувственно.
— Плохой сон? — поинтересовался Самуил Абрамович, личный доктор Семена.
— Что вы видели? — спросил референт. Доктор кинул в его сторону неодобрительный взгляд.
— Бога, — выдохнул Липинский.
Из статьи «Опасность сильной России»:
«Для того чтобы трезво оценить место России в сегодняшнем мире, надо выкинуть из головы навязчивые идеи русского мессианства, а из сердца — пламенную любовь к Родине…» «Идея великой России замешана на уязвленном самолюбии и недостатке самоуважения».
Из газетных статей:
"На носу весенний призыв. Что делать?»
«Неявка в военкомат как форма акта гражданского неповиновения».
«Создается впечатление, что, родившись в России, ты просто „попал"! А если родился мужчиной в России — ты „попал" вдвойне!»
«Лучше два года условно, чем два года реально и в армии».
В каптерке было холодно. Неожиданные весенние холода выдались на редкость суровыми, и вечно пьяный истопник был не в состоянии поддерживать нормальную температуру. Истопника-кочегара звали Юрий Маркелович Герзон, и представлял он собой живую иллюстрацию к байкам Жванецкого: «Вы можете себе представить еврея-грузчика?»
Сергей Иванов еврея-грузчика, конечно, не видел, но еврей-кочегар попадался ему постоянно. Был он при этом вечно пьян и вечно весел. Огромный завод, перерабатывающий промышленные отходы, знал Маркелыча в лицо. Более того, кочегар, как личность откровенно легендарная, мог запросто отловить в коридоре перепачканной рукой бухгалтера, прижать к стенке и втолковывать что-то, обстоятельно рубая широченной ладонью воздух. Герзон при советской власти сидел то ли за вольнодумство, то ли за пьяный разбой. Пытался бежать, получил дополнительный срок и приобрел довольно характерную лексику и манеру изъясняться. Менеджеры среднего звена от кочегара шарахались, младшие вообще старались обходить стороной, а директорат относился с уважением.
— Вот ты меня сажал, — говорил частенько Герзон Иванову. — А теперь со мной в одной раздевалке сидишь! И пить не хочешь!
На последний факт Маркелыч особенно сильно обижался. Сергей каждый раз объяснял ему, что не пьет из-за здоровья, но кочегар не верил.
— Антисемит ты! И пролетариев не любишь!
— А сам я кто, по-твоему? — интересовался Иванов.
— Пролетарий, — пьяно кивал Герзон. — Элехтрик. У меня, кстати, в кочегарке света нет. А ты не чинишь!
— Так ведь ты сам лампочки бьешь, зараза.
— Это случайно. Производственная необходимость. — С этими словами кочегар обычно протягивал Иванову стакан мутной бормотухи, которую производил сам, непонятно где пряча самогонный аппарат.