– Бросьте их завтра собакам, им всегда мало еды. Пусть домой собаки прибегут сытыми,- изрек старший воин.
– Конечно, господин! Как ты мудр!
– Одиннадцать! – озадаченно повторил воин. – Это действительно достойно похвалы. Пусть все знают силу чугов. Ха-ха-ха… корня чугов… А в чем теперь веселье?
– Тебе понравится, господин, – скромно произнес Бык. – Ты мне позволяешь?
– Делай то, что хотел, но побыстрее,- сказал суровый воин и поудобней устроился в седле. Пики опустились к земле. – Дай-ка попробовать твоего вина, Бык…
– Это для меня большая честь, господин, – Бык передал мех с вином. – Только, прошу, оставьте мне один глоточек… запить.
– Запить! Ему запить надо! – Расхохотались надсмотрщики. – Давай, Бык, не тяни, начинай!
– Выше факелы! – Бык хотел внимания. – Встать, собачье мясо! – заорал он на рабов. Рабы вскочили на ноги и сгрудились. – Где тот мальчишка, что услужил мне сегодня? Пусть выйдет!
Рабы вытолкнули вперед подростка. Тот упал на колени, свернувшийся комочек умирающей от страха плоти.
– Я тобой доволен,- поставив ногу в огромном ботинке на спину раба, важно произнес Бык. – И я подарю тебе маленький кусочек жизни сверх той, которая была бы у тебя – в серебряных рудниках. Ты будешь служить. Мне! В моем доме!
– Спасибо, великий господин,- чуть слышно пролепетал подросток.
– И хорошо служить!
– Любое твое желание, господин…
– А то брошу тебя моим собакам.
– Я буду самым послушным из твоих рабов, мой господин!… – прошелестело в воздухе среди тишины.
– Тогда ставлю тебе мое клеймо!
Бык внезапно нагнулся и левой рукой вздернул подростка за ногу в воздух и в полном молчании окружающих принес его в центр, освещенный факелами. Там он рывком сорвал с подростка всю одежду, и голое полудетское тело заплясало в кругу колеблющегося света. Бык поднял подростка повыше, повертел в воздухе, чтобы все, кто хотел, увидели болтающееся у земли лицо с гримасой животного ужаса, судорожно дышащую худую грудь и спину и втянутый живот.
Все замерли и замолчали. А потом в свободной правой руке Быка оказался маленький нож-кадык, он бабочкой сверкнул в паху подростка, раздался пронзительный вопль, в ладонь Быка упала отсеченная мошонка, подростка Бык отшвырнул в сторону рабов, а сам направился в круг света, что-то вороша ножом на ладони. Подойдя к примолкнувшим зрителям, Бык показал им лежащие в его большой широкой ладони два маленьких голубоватых яичка. Кто-то из надсмотрщиков охнул. А затем Бык бросил яички в рот. Покатал их языком, довольно загоготал, глядя на перекошенные лица своих приятелей и сомкнул зубы. Раздался негромкий хруст. Бык с закрытыми глазами неторопливо жевал, потом протянул руку, и старший воин торопливо передал ему мех с вином. Бык сделал два больших глотка, сплюнул и рыгнул.
– Вся сила – в мужских камешках,- уверенно произнес он среди полной тишины. – Ну, кто со мной на деньги спорил?
– Ой, Бык!… – загалдели приятели, обступили Быка,- это надо ж!……Как охранник-людоед!…И денег не жалко, такое кому рассказать…Бык всех своих рабов холостит,- рассказывал кто-то из них. – Чтобы в доме был только один мужчина, хе-хе-хе… За твое здоровье, Бык!…
– Господин,- Бык подошел к старшему воину, протягивая ему мех,- тебе понравилось?
– Это было… Ты меня удивил. Я расскажу о тебе командиру моего полка, Бык, – еще раз приложившись к вину, пообещал Быку старший воин. – Пожалуй, твое место в строю воинов… А сейчас расходитесь…
Уже в полной темноте, спотыкаясь об шарахающихся от него рабов, Бык отвел Кадета за пределы ночевки своей сотни, вглубь лагеря – к провиантским повозкам и низким походным шатрам надсмотрщиков и боевого охранения. По дороге Кадет считал шаги и запоминал маршрут. Неплохо видящий ночью, он в первый раз оценил громадность лагеря. Бык запустил руку в глубину одной из повозок, пошарил там, послышался звон и скрежет металла. Кадет быстро осматривался, запоминая расположение группок рабов. Бык все звенел металлом. Наконец, он нашел то, что искал: медный ошейник, ножные и ручные кандалы, короткие и длинные цепи. Жестом приказал Кадету лечь. И туго заковал. Но руки – слава Судьбе! – заковал спереди. А цепь тяжелого медного ошейника примотал к ближайшему тележному колесу. Но сразу не ушел, сел рядом.
– Хочешь убежать… – произнес он убежденно. – Я знаю рабов… Половину жизни живу рядом с ними. Рабы – уже не люди, боятся смерти и не замечают, что уже мертвы. А ты еще не раб. Ты еще не боишься смерти. Рабом тебя сделает господин Дор. – Бык сплюнул.- На зубах зверей господина Дор ты умирать будешь долго и больно. Их так учат, чтобы они сначала отрывали у женщин – груди, а у мужчин – камушки. Тебе оторвут камушки. А потом вгрызутся в живот, – Бык потрогал кандалы и цепи, опутывающие Кадета. – После камушков у меня всегда живот болит.- Он опять срыгнул и сплюнул.- А у вас на Срединных Землях тоже есть рабы? – Кадет молчал, лежа на спине и разглядывая звезды. Чужие и незнакомые. – Так что ты придумал, чтобы я на тебе заработал много денег? – негромко и вкрадчиво спросил Бык. – Может, я еще передумаю отдавать тебя господину Дор?… У меня есть тридцать золотых империалов, я могу возвратить ему его деньги, если ты знаешь способ заработать больше. Ну? – Кадет опять промолчал. В это время начальник каравана затрубил в рог, подавая псарям сигнал выпускать собак-охранников. Бык сплюнул. – У тебя для разговора со мной остался только один день, завтра, Урод,- не выдержав долгого молчания, раздраженно сказал Бык, пнул Кадета ногой и ушел.
Кадет дождался, когда потревоженные Быком рабы успокоятся и опять начнут собираться для тепла в плотные кучи, поодаль от него, и, упершись ногами в колесо тележки, натянул цепь ошейника. Тяжелая цепь, выкованная из мягкой меди, даже не звякнула. Собрался, напряг спину, жестко взял цепь и потянул ее на себя. Повозка вздрогнула. Кадет еще сильнее уперся ногами в колесо. Обычно самое слабое звено – первое возле ошейника. Потому что при холодной ковке точному удару молота мешает ребро ошейника… Слабое звено разогнулось. Так, он отцепился от повозки.
Кадет отдохнул, решая – порыться ли в повозке? Вдруг там есть и оружие? Но решил не рисковать, потому что его движения сковывали нагрудная и заспинная цепи. Поджал скованные ноги, прижал руки к груди и начал осторожно, но без остановок, перекатываться по твердой неровной почве к граничной веревке. Ему предстоял неблизкий путь по сложному маршруту. Иногда цепи позвякивали или скреблись о камни, и, конечно, рабы в ближайших кучках слышали эти звуки и видели, что он все дальше откатывается от них, и понимали, что он делает, но делали вид, что ничего не замечают, отворачивались или отводили глаза. Завтра они скажут, что спали, когда Урод перекатился через пограничную веревку.
