Она сделала паузу. Развлечет ее выходка немца или рассердит? Ей повезло: он не только расхохотался, но даже, откинув голову, заревел по-ослиному.
— Надо быть ослом, чтобы закончить дни в богом забытом месте наподобие этого, — сказал он. — Все в порядке, Kamerad — нет, Kameradin старший лейтенант, я проведу вас в штаб. Почему бы вам не пойти вместе со мной?
Несколько немцев присоединились к ним, то ли в качестве охранников, то ли потому, что не хотели оставлять ее наедине с первым, а может быть, из-за того, что им было в новинку, находясь на службе, идти с женщиной. Она изо всех сил старалась не обращать на них внимания — Рига интересовала ее больше.
Даже пострадавший за годы войны город не показался ей «забытым богом». На главной улице — Бривибас-стрит, так она называлась (глаза и мозг не сразу приспособились к латинскому алфавиту) — было больше магазинов, причем более богатых, чем во всем Киеве. Одежда горожан на улицах была поношенной и не особенно чистой, но из лучших тканей и лучшего пошива, чем обычно встречалась в России или в Украинской Советской Социалистической Республике. Некоторые люди узнавали ее обмундирование. Несмотря на немецкий эскорт, они кричали ей на искаженном русском и по-латышски. Она поняла, что по-русски ее оскорбляли, слова по-латышски, должно быть, звучали не лучше. Вдобавок один из немцев сказал:
— Вас здесь любят, в Риге.
— Есть много мест, где немцев любят еще больше, — сказала она, и возмущенный нацист заткнулся. Если бы они играли в шахматы, то она выиграла бы размен.
Ратуша, где помещался штаб немецкого командования, находилась неподалеку от перекрестка Бривибас и Калейю. Людмиле здание в готическом стиле показалось старым, как само время. Часовых у входа не было (Кром в Пскове тоже снаружи не охранялся), чтобы не выдать место штаба ящерам. Но, открыв резную дверь, Людмила обнаружила, что на нее смотрят двое враждебного вида немцев в более чистых и свежих мундирах, чем она привыкла видеть.
— Что вам нужно? — спросил один из них.
— Русская летчица. Она говорит, что имеет депешу из Пскова для командующего, — ответил говорливый сопровождающий. — Я решил, что мы доставим ее сюда, а вы уж с ней здесь разберетесь.
— Женщина? — Часовой посмотрел на Людмилу по-другому. — Боже мой, это и в самом деле женщина? Из-за хлама, который на ней надет, я и не понял сначала.
Он полагал, что она говорит только по-русски. Она изо всех сил старалась смотреть на него свысока, что было не так-то просто, поскольку он был сантиметров на 30 выше.
Мобилизовав весь свой немецкий, она сказала:
— Уверяю вас, это в любом случае не имеет для вас никакого значения.
Часовой вытаращил глаза. Ее сопровождающие, успевшие увидеть в ней до некоторой степени человеческое существо — и как настоящие солдаты недолюбливавшие штабных, — без особого успеха попытались скрыть усмешки. От этого часовой рассердился еще больше. Ледяным голосом он произнес:
— Идемте со мной. Я отведу вас к адъютанту коменданта.
Адъютант был краснолицым, похожим на быка мужчиной с двумя капитанскими звездочками на погонах. Он сказал:
— Давайте сюда депешу, девушка. Генерал-лейтенант граф Вальтер фон Брокдорф-Алефельдт — занятой человек. И передам ему ваше послание, как только представится возможность.
Возможно, он подумал, что титулы и сложная фамилия произведут на нее впечатление. Если так, он забыл, что имеет дело с социалисткой. Людмила упрямо выдвинула вперед подбородок.
— Нет, — сказала она. — Мне приказано генералом Шиллом передать послание вашему коменданту — и никому больше. Я солдат и подчиняюсь приказу.
Краснолицый стал еще краснее.
— Один момент, — сказал он и поднялся из-за стола.
Он вышел в дверь, расположенную у него за спиной. Когда он вернулся, можно было подумать, что он только что съел лимон.
— Комендант примет вас.
— Хорошо.
Людмила направилась к этой же двери. Если бы адъютант не отступил поспешно в сторону, она налетела бы прямо на него.
Она ожидала увидеть породистого аристократа с тонкими чертами лица, надменным выражением и моноклем. У Вальтера фон Брокдорф-Алефельдта действительно были тонкие черты лица, но, очевидно, только потому, что он был больным человеком. Его кожа выглядела как желтый пергамент, натянутый на кости. Когда он был моложе и здоровее, он, возможно, был красив. Теперь же он просто старался держаться, несмотря на болезнь.
Он удивил ее тем, что встал и поклонился. Его мертвая улыбка показала, что он заметил ее удивление. Тогда он удивил ее еще раз, заговорив по-русски:
— Добро пожаловать в Ригу, старший лейтенант. Так какие же новости вы доставили мне от генерал-лейтенанта Шилла?
— Я не знаю. — Людмила протянула ему конверт. — Вот послание.
Брокдорф-Алефельдт начал вскрывать его, но прервался, снова вскочил и спешно вышел из кабинета в боковую дверь. Вернулся он бледнее, чем прежде.
— Прошу извинить, — сказал он, вскрыв конверт. — Кажется, меня мучает приступ дизентерии.
Похоже, это гораздо хуже, чем приступ: если судить по его виду, он умрет самое большее через день. Людмила знала, что нацисты держатся за свои посты с таким мужеством и преданностью — или фанатизмом, — как никто другой. Временами, когда она видела это собственными глазами, она удивлялась: как такие приличные люди могут подчиняться такой системе?
Это заставило ее вспомнить о Генрихе Ягере, и через мгновение щеки ее залил румянец. Генерал Брокдорф-Алефельдт изучал послание генерала Шилла. К ее облегчению, он не заметил, как она покраснела. Пару раз он хмыкнул, тихо и сердито. Наконец он поднял взор от письма и сказал:
— Мне очень жаль, старший лейтенант, но я не могу сделать того, что просит немецкий комендант Пскова.
Она и представить не могла, чтобы немец говорил с такой деликатностью. Он, конечно, был гитлеровцем, но культурным гитлеровцем.
— А о чем просит генерал Шилл? — спросила она, затем поспешила добавить: — Если, конечно, это не слишком секретно для моего уровня?
— Ни в коей мере. — Он говорил по-русски, как аристократ. — Он хотел, чтобы я помог ему боеприпасами… Он сделал паузу и кашлянул.
— То есть он не хотел бы зависеть от советских поставок, вы это имеете в виду? — спросила Людмила.
— Именно так, — подтвердил Брокдорф-Алефельдт. — Вы ведь видели дым над гаванью? — Он вежливо дождался ее кивка, прежде чем продолжить. — Это все еще горят грузовые суда, которые разбомбили ящеры, суда, которые были доверху нагружены всевозможным оружием и боеприпасами. Теперь у нас самих жестокая нехватка всего, и поделиться с соседом мне нечем.
