кофейне, где мы устроились, чтобы перекусить. Я еле успел поймать падающее со стола блюдце, которое младший Горский неловко смахнул, оборачиваясь на звук открывающейся двери.
— Прекращай вибрировать, Миш.
— Как? — удивился он.
— Не суетись, говорю, — пояснил я. — Сдали мы этот экзамен, не сомневайся!
— Да какой экзамен! У меня тут друга отчислять собираются… — фыркнул Мишка.
— Да ладно! — Я сделал большие глаза. — Не сгущай краски, Миш. Ну не получится переиграть с этим временным переводом, и черт бы с ним. Будем учиться вместе в Китеже. Да, придется перестраивать мои планы, но это же не смертельно… А значит, переживем!
Мишка вздохнул. А я…
У меня никогда не было друзей. Ни там, ни тут. В Меллинге я учился в школе Фабри́чки с детьми старших работников и конторских верфи… и дружить с ними мне было «не по чину». Они меня просто не принимали в свою компанию. Ну а дети рабочих, с которыми мы работали на самой верфи, недолюбливали меня… по сути, по той же самой причине. «Выскочка»… «барчонок», как меня только не называли, и все из-за того, что отец, выбившийся в мастера своим умом, отдал меня в школу Фабрички.
А там, ну какие могут быть друзья, когда находишься на домашнем обучении без права покидать загородное имение рода, а трое родственников, единственные более или менее подходящие по возрасту в друзья, рассматривают тебя исключительно как грушу для битья?
Были, конечно, выезды в другие владения Громовых, но сдружиться с живущими там детьми я просто не успевал. Вот так и вышло, что ни в одной жизни у меня не было человека, которого я мог бы назвать другом. Так что фраза Михаила изрядно выбила из колеи, хотя я и постарался не показать этого.
— Кирилл, о чем задумался? — окликнул меня Горский.
— Да так… о разном, — ответил я и, покосившись на часы, заметил: — Ну что, пора на встречу с директором, а?
— Точно. — Мишка проследил за моим взглядом и поднялся из-за стола.
Оставив деньги на столике, мы вышли из кофейни и, дождавшись трамвая, отправились в училище.
А в приемной было уже людно. «Китежцев» не видно, но их куратор здесь, он о чем-то разговаривал с секретарем и время от времени косился на спокойно читающего в уголке Гревского.
Поздоровавшись с присутствующими, я устроился на стуле у стены, а Мишка, повздыхав и хлопнув меня по плечу, исчез из приемной. Ну и правильно, нечего толпу создавать. Приемная невелика, и пять человек в ней с легкостью создавали ощущение тесноты и скученности.
Секретарь выудил из жилетного кармана часы и, чему-то кивнув, скрылся за дверью директорского кабинета, но уже через минуту вновь оказался в приемной.
— Господа, директор ждет, — кивнув на дверь, сообщил он.
Переглянувшись с куратором «китежцев», я позволил ему пройти вперед, а сам выглянул в коридор, по которому наворачивал круги мой… друг?
— Мишка, пора.
Горский кивнул, и полминуты спустя мы вошли в кабинет директора. Я успел заметить краем глаза, как секретарь попытался преградить путь Гревскому, но тот проскользнул следом за Михаилом, а я, оказавшись замыкающим, закрыл дверь кабинета прямо перед носом секретаря. Щелчок замка. Не войдешь.
— Добрый день, господа. Присаживайтесь. — Директор взглянул на Гревского: — Нил Нилович, чем обязан?
— Студенческий совет и мой клуб были поставлены в известность о недавнем происшествии и сочли необходимым присутствие своего представителя при определении наказания провинившимся, — велеречиво ответил тот. Директор выслушал объяснение и, пробежавшись взглядом по присутствующим, кивнул, заметив одинаковые перстни на пальцах Михаила и Гревского.
— Что ж, законное требование. Добро. — В этот момент дверь кабинета содрогнулась, и директор недоуменно приподнял бровь: — Курсант Горский, откройте дверь, будьте любезны.
Ворвавшийся в кабинет секретарь, взъерошенный, словно мокрый воробей, наткнулся на взгляд директора и замер на месте, хотя, как мне кажется, не прочь был бы вытащить отсюда Гревского за вихры, а заодно наградить меня хорошим подзатыльником.
— Оставьте нас. — Два слова, а какая реакция! Секретаря будто ветром сдуло. Дождавшись, пока его помощник покинет кабинет и закроет за собой дверь, директор покачал головой, но тут же перевел свое внимание на нас: — Итак. Насколько я понимаю, студенческий совет уже знаком с сутью происшедшего три дня назад столкновения?
— Да, господин директор, — кивнул Гревский.
— Замечательно. Тогда не буду повторяться, чтобы не тянуть время. По результатам расследования инцидента мы с Сергеем Александровичем пришли к выводу, что обе стороны конфликта равно виновны в происшедшем. Но ввиду разной подчиненности сторон наказание им будет назначать личное руководство. Так, Сергей Александрович, как руководитель, определил своим подопечным наказание в виде одного месяца подсобных работ в Классах, с отсрочкой исполнения до возвращения в Китеж. Точно такое же наказание, с условием работы на альма-матер, я, как директор училища, налагаю на курсанта Горского и слушателя Завидича, с такой же отсрочкой исполнения, поскольку оба они по завершении сессии отправляются для обучения по обмену в Китежские воздушные классы.
— Простите, Роман Спиридонович, — вклинился я в речь директора. — Но я еще не согласился на временный перевод и обучение по обмену.
И два удивленных взгляда мне наградой.
— Вот как? — протянул куратор китежцев, пристально меня разглядывая, будто энтомолог неизвестную науке моль.
Директор же тяжело вздохнул:
— Кирилл, в этом случае я вынужден буду вас отчислить.
— Но это нечестно! — воскликнул Мишка. Умница! Все как договаривались. — Получается, за один и тот же проступок разные наказания. Курсантом одно, а слушателю — другое!
— Если вы настаиваете, я могу отчислить и вас, Михаил Иванович, — изобразив улыбку, проговорил директор.
— Извините, господин директор, но я вынужден буду уведомить клуб и совет о происходящем, — заметил Гревский. — И мне кажется, эта история не придется братству по душе. Мера наказания оглашена, и менять ее, тем более ужесточать, только потому, что один из наказанных вынужден отказаться от предложения участвовать в вашем проекте по обмену, да еще и угрожать отчислением курсанту, вступившемуся за собрата… это предосудительно.
— С каких пор студенческий совет заботится о слушателях? — явно задавив рвущееся крепкое словцо, произнес директор.
— С тех пор, как слушатель присоединился к братству. — Гревский кивнул на мою руку, где красовался точно такой же перстень, как у него самого и у Михаила. Директор скрипнул зубами.
— Кирилл, я вас предупреждал, и мне показалось, что вы правильно поняли сказанное, — глубоко вздохнув, сказал директор, справившись со своим гневом.
— Я прошу прощения, Роман Спиридонович. — Выудив из внутреннего кармана пиджака письмо Гюрятинича, я поспешил переключить внимание директора на себя. — Вчера, чтобы уладить личные дела, я был у своего нанимателя. Он меня выслушал и был крайне
