Святослав Игоревич был спокоен и счастлив.
От шока Лена оправилась.
Кости срастались быстро, врачи говорили, что к концу месяца гипс, скорее всего, можно будет снять. Спортивные занятия дочери, конечно, пришлось пока оставить, зато она засела за учебники и художественные романы, до которых раньше не доходили руки. А уж книг в доме Рысевых имелось в избытке.
Каждый день приходил Гриша Самсонов. Он садился у изголовья кровати, и если девушка спала, в благоговейной тишине любовался нежными чертами ее лица, а если бодрствовала, заводил разговоры обо всем на свете. Гриша рассказывал анекдоты, и ребята дружно хохотали; они читали друг другу стихи, вспоминали интересные случаи из жизни.
«Вот и славно, вот и хорошо, – размышлял Святослав Игоревич; он сидел на кухне, прислушивался к голосам молодых людей и радовался за дочь всей душой, – узнают друг друга получше, присмотрятся. Идеальная ситуация, черт возьми».
Наведывались и его друзья. Иван Громов и Эдуард Вовк каждый раз, когда выдавалась свободная минутка, приходили с Ладожской, интересовались, как здоровье Лены, приносили гостинцы. Иногда к ним присоединялся и Денис Воеводин.
А в этот раз они пришли все одновременно.
Со стороны это выглядело немного комично: четверо крепких мужиков заняли все свободное пространство комнаты, сюда бы теперь и ребенок не втиснулся. Гриша, как особа привилегированная, сел на кровать рядом с Леной. Иван Громов, помявшись, примостился на единственный стул. Денис и Эд остались стоять.
– Мы тебе, наверное, мешаем, – промолвил Вовк, с волнением поглядывая на Лену.
– Да брось ты, – расплылась в улыбке девушка. – Я целыми днями одна. С книжками. От скуки иногда на стенку лезу. Хоть каждый раз вчетвером приходите – только рада буду! Правда-правда.
– Кстати, как там Самосвалище? – с этими словами Денис повернулся к Грише.
Сплетница Бойцова постаралась на славу. На станции только глухой не знал о том, что Лена взяла шефство над поваренком, а после ее ранения за подготовку Мити к охоте взялся Гриша Самсонов.
– Ниче так, – отвечал Гриша, сосредоточенно помассировав челюсть. – Я думал, хуже будет.
– Ну-ну, – хмыкнул Воеводин. Он считал, что Митю на поверхности ждет либо позор, либо смерть.
Лена помрачнела. Она тоже временами переставала верить в успешное завершение рискованного предприятия, но уповала на лучшее.
В комнате повисла неловкая тишина.
– Чем занимаешься? – поинтересовался Эдуард, стараясь разрядить обстановку.
– Да много чем. Стихи, например, пишу. Правда, они какие-то грустные получаются. Но если хотите, прочту что-нибудь.
Она осторожно достала из-под подушки несколько тетрадных листов, пробежала взглядом по кривым, танцующим строчкам – писать левой рукой было очень непросто, – и остановилась на крайнем стихотворении.
– Надо еще поработать над этой вещью, она немного не закончена. Навеяно воспоминаниями отца и моим хреновым самочувствием, – Лена прокашлялась, вдохнула. Выдохнула и начала читать.
Болею. На щеках
По ядерному взрыву.
Нерусская тоска
По Финскому заливу,
По мокрым валунам
(От слез или от соли),
Коробочным домам…[6]
– Здорово. Образно, – улыбнулся Гриша, дослушав стихотворение, остальные закивали, соглашаясь. – Мне особенно понравилось про ядерные взрывы на щеках.
– Какова жизнь, таковы и метафоры, – заметил Иван Степанович. – А это что у тебя за книга?
– А, это. Сказки, – Лена небрежно махнула здоровой рукой. – Обычные детские сказки. Про Колобка, про Ивана-Царевича – глупости, короче.
– Зачем ты так? – слегка нахмурился Громов. – Говорят: «Сказка ложь, да в ней намек». Мудрость народная, так сказать. Сказки и сейчас сочиняют, знаешь ли. Правда, они такие жуткие – мороз по коже.
– Помню, когда я еще мелкий был, мы с пацанами обожали страшилки всякие, – расплылся в улыбке Гриша Самсонов. – Соберемся где-нибудь в темном уголке и как начнем сочинять, кто во что горазд! До сих пор снятся иногда эти ужасы по ночам…
– А добрые постъядерные сказки вообще в природе существуют? – спросила Лена, с интересом вслушиваясь в слова Гриши. – Или такая жизнь-жестянка нынче, что не верят уже люди в чудеса?
– Почему нет. Есть, – произнес Иван Громов. – Я даже, так сказать, попал в одну из них. Мы, точнее. Если хотите, могу рассказать. У Эда в том году осенью начались боли в спине – результат той самой эксплуатации. Надо было срочно его доктору показать. Специалист такой в метро один: на Площади Ленина. А тут как назло – война Альянса с бордюрщиками[7]. Пришлось по поверхности от «Невского» до Чернышевской идти.
– Точно. Помню, – Эдуард Вовк мечтательно улыбнулся. – Веселый выдался денек. Рассказывай, Лис. Я если что поправлю. Давай!
* * *
Черная вода Фонтанки плескалась и всхлипывала за ограждением набережной.
Зловеще шумели деревья парка, окружавшего Инженерный замок, разросшегося, захватившего окрестные кварталы. Большая часть старинного здания была неразличима за разросшимися кронами, хорошо просматривалась только круглая башенка на крыше. Купол ее частично обвалился, флагшток рухнул, и на его месте устроили наблюдательный пункт крылатые мутанты. Во внутреннем дворе Михайловского замка вырос настоящий лес. Мощные стволы напирали на замок со всех сторон, упорно разрушая его стены. Все окружающие постройки давно рассыпались в прах или скрылись среди густых зарослей, но творение императора-рыцаря еще держалось. Воды каналов подмывали его опоры. Могучие корни разрушали фундамент. Одна за другой рушились стены. Но и сейчас, спустя двадцать лет после Катастрофы, замок производил сильное впечатление.
Эдуард Вовк поневоле залюбовался красотой и мощью здания, шагая мимо следом за Иваном.
– Я слышал, там внизу – широкая сеть подземных ходов, – прошептал Эдуард, когда они остановились у ограды Инженерного сквера на небольшой привал. – Нигде в Питере больше нет подземных сооружений. Только под Петропавловской крепостью, под Смольным… И здесь[8].
– Скажешь тоже. А мы с тобой откуда вылезли? – усмехнулся Иван. Он бы предпочел не останавливаться нигде, кроме Первого Инженерного моста, но Эду запрещалось совершать длинные переходы без отдыха.
Боли мешали Вовку таскать грузы, однако ходить он был в состоянии.
Эд долго откладывал визит к врачу, уверял Ивана, что все само пройдет. И вот в один прекрасный день парня скрутил страшный приступ. Сталкер волком выл от боли и чуть ли не лез на стену. Потом Эд снова пришел в норму, но больше тянуть Громов не стал: наплевав на начавшуюся в метро войну, повел товарища на Чернышевскую. Маршрут был ему привычный, знакомый. Имелась у Громова и маленькая хитрость, позволявшая раз за разом возвращаться из рейдов целым и невредимым.
