– Совсем ослеп, поварешка? – прорычал я и довесил Чижику хорошую затрещину.
– Уймись, контра! – Бармен поднял ствол. – Я ж не разобрал.
– Другой бы на моем месте тебя на бабки за такое поставил. Но я же не изверг, правда? Так что просто спишем должок за вчерашний ужин. -Угу.
Гост с Дроем под прикрытием Зеленого и Лёвки втащили за угол Ерофея и сняли наконец с него маску – благо дело, до подвала слезогонка не добралась. Я тоже сковырнул шлем, чтобы хоть чуток проветриться. Вышибала был бледен, покрыт крошечными капельками пота, и от него все еще убийственно несло вчерашним перегаром. У-ух, здоров же этот конь крепенькую глушить! И как он только в таком состоянии сподобился выступить с поистине феерической речью в адрес солдафонов?
Ерофей приподнял веки и со второго раза сфокусировал на мне взгляд мутных глазок.
– Ага, – прошептал он, с трудом раздвинув в улыбке сухие губы, – наблюдаю знакомую лысину.
– Завали хлев, – сурово одернул я раненого вышибалу. – Знаю, что хочется пошутить. Это последствия болевого шока. Но ты помолчи, если жить хочешь. Сейчас мы с тебя снимем броник. Готов?
Ерофей кивнул, поиграл желваками, и его стошнило на пол кровавой желчью. Из ноздрей полезли розовые пузыри. Ой-ой, плохо дело.
Фоллен распахнул дверь лаборатории – откуда донесся запах химикатов, озона и какой-то знакомой еще с детства медицинской гадости. Посыпались громкие возгласы ученого, который занимался анализом. Он трижды проклял день, когда пошел работать в «№ 92», и принялся в грубых выражениях обвинять хозяина бара в том, что теперь его напичканные знаниями мозги похоронят в этом вонючем погребе вместе с тупоголовым сталкерским мясом. Внезапно причитания и упреки стихли: кажется, головожопый получил по зубам. Раздался лязг инструментов, и Фоллен высунулся в коридор.
– Если не смертельно, бинтуй Ерофея, – крикнул он и бросил мне аптечку.
Мы с Гостом осторожно расстегнули лямки, сняли с вышибалы бронежилет, расстегнули комбез и увидели страшные раны. Одну скользящую – под ребрами в районе селезенки, вторую проникающую – рядом с правой подмышкой. Ой-ой-ой, как хреново. Если кишки задело по касательной, то легкое прошибло насквозь. А главное, как не повезло-то бедолаге: обе пули влетели аккурат под край броника.
– Крындец? – спросил бледный как мел Ерофей, не решаясь смотреть вниз. – Минор, ты только не бреши. Если хана мне, так ты пристрели лучше прямо сейчас, а то я трохи боюсь гангрены…
– Кому сказал, хлев завали, – велел я, щедро поливая его пузо перекисью. – Говорливый больно.
– Мне что-нибудь может помочь? – не унимался Ерофей. – Военно-полевая хирургия.
Я содрал с него тельник, обколол раны обезболивающим и еще раз промыл перекисью водорода. Попросил Дроя приподнять верхнюю часть туловища и стал накладывать давящую повязку на грудь. Хорошо, что пуля прошла насквозь, не задев артерий и позвоночника. Правда, ребро одно все же поломала, и костные осколки могли нанести дополнительные повреждения внутри грудины. Хирург мужику нужен, чем скорее, тем лучше.
– Твоя успела уйти перед облавой, – шепнул мне на ухо Ерофей, когда я нагнулся, чтобы обхватить бинтом его спину.
– Что «моя»? – нахмурился я, решив, что у него начинается бред. – Баба твоя, дурак.
Я замер на секунду, поймал угасающий взгляд вышибалы и шмыгнул носом, не зная, что ответить. Он улыбнулся, вновь пустив розовые пузыри.
– Думаешь, не бачу, шо бесишься каждый раз, когда эта курица на сторону шастаеть? Э-эх… Зря вы, москали, меня за быдло неотесанное держите.
Я открыл рот, чтобы возразить, но Ерофей поморщился: мол, не спорь, знаю же. И несказанные слова замерли в глотке. А какой, собственно, из пунктов я собирался оспорить? Насчет гулящей Латы или про социальный статус Ерофея? – Пять лет без огнестрела, и… на тебе: сразу два, – с отчаянием в голосе прошептал вышибала. – Резаных- то ран с полдюжины за время работы в «№ 92» накопилось. Пара колотых, переломы. Но я все время приговаривал: нехай пуля минует.
Я с удивлением поглядел на его медленно двигающуюся челюсть, мотнул бинтом под могучей рукой и сказал:
– Лично мне до лампады, что шкуру попортит – все равно дырка. Чего ты так за огнестрел переживаешь? Зарастет.
– Зарасти авось и зарастет, да на потомстве скажется. – Так, все. Хорош бред в массы нести.
– Не бред. Я слыхивал, будто при огнестрельных ранениях случаются микросотрясения, вроде как ажило в самих клетках организма. И такие сотрясения могут будущих детей повредить. Или даже внуки дебилами родятся. Генетика, брат, штука нежная.
Я некоторое время не знал, плакать или смеяться. Чес-слово, не ожидал услышать философские басни от мешка с мускулами, который на протяжении многих лет ассоциировался у меня с дворовым цербером Фол-лена, способным лишь на силовые упражнения и вульгарные комментарии. АН вот оно как: и в этой квадратной головушке мысли жужжат, оказывается.
Надо бы вымести из Ерофея лирику – ни к чему она теперь, когда жизнь на волоске мотается. Я нагнулся к самому его уху и серьезно проговорил:
– О детишках здоровых печешься? Думаешь, придет к тебе завтра фея, ноги раздвинет и потомством розовощеким обеспечит? У тебя генотип уже так Зоной исковеркан, что через пару поколений крокодилы вылупляться станут вместо правнуков. И не слушай шарлатанов, которые про клеточные сотрясения врут. Дырки в шкуре только формой шрамов различаются.
– Злой ты, – вынес вердикт Ерофей, и его опять стошнило.
– Скажи спасибо, что не Дрой тебе рекомендации насчет потомства дал, – усмехнулся я, смахивая с рукава блевотину и вкалывая ему успокоительного. – Все, баю-бай.
Ерофей прикрыл глаза, на бледном лбу опять выступил пот.
– Сам решу, беситься мне или нет, когда эта курица на сторону шастает, – проворчал я. – Нашелся, блин, тут… психоаналитик.
Из лаборатории вышел Фоллен – чернее тучи. Его вытянутые черты лица еще сильнее заострились, добавив сходства с хищной птицей. Папироса прилипла к уголку губы, и он даже не заметил, что огонек погас. – Подь сюда, – позвал меня хозяин бара.
Я поднялся и последовал за ним в конец коридора, оставив Госта приглядывать за Ерофеем. Проходя мимо распахнутой двери, краем глаза заметил неподвижное тело, распластанное на высоком металлическом столе под нависшей хирургической лампой. Будучи обнаженным, черномордый уже совсем слабо походил на человека: бугристая кожа поблескивала в холодном свете, словно антрацитовая слюда, пальцы на свисающей руке заканчивались короткими, но даже на вид острыми когтями. Запрокинутая голова была облеплена датчиками, провода от которых тянулись к осциллографу. Что же за бестию породила Зона на этот раз?
