Самец тряс Уссмака.
— Поднимайтесь, старший самец! Вы должны подняться, — настойчиво сказал Ойяг, добавив усиливающее покашливание. — Уже был сигнал подъема. Если вы не выйдете, вас накажут. Весь барак будет наказан, если вы откажетесь.
Очень медленно Уссмак начал распрямляться. У Расы считалось, что вышестоящие ответственны за нижестоящих и должны защищать их интересы. Так продолжалось несчетные тысячелетия. Там, на Родине, это, несомненно, продолжалось и сейчас. Здесь, на Тосев-3, Уссмак был изгоем. Это ослабляло его связи с группой, хотя некоторые в ней тоже были мятежниками. А сам он был умирающим изможденным изгоем. Когда вы уверены, что ваша жизнь будет недолгой, и когда вы уверены в том, что вам не хочется ее длить, групповая солидарность истончается.
Ему удалось подняться на ноги и выбраться наружу, на утреннюю перекличку. Тосевитские охранники, которые, вероятно, не могли определить точное количество пальцев, дважды пересчитывая их на каждой руке, пересчитали самцов Расы четыре раза, прежде чем убедились, что ни у кого за ночь не выросли крылья и он не улетел. После этого они разрешили заключенным идти на завтрак.
Он был скудным, даже по жалким меркам тюремного лагеря. Но Уссмак не доел свою маленькую порцию.
— Ешьте, — убеждал его Ойяг. — Как вы сможете выдержать еще день работы, если не будете есть?
Уссмак задал встречный вопрос:
— Как я могу выдержать еще день работы, даже если я поем? Так или иначе, но я не голоден.
Это заставило другого самца тревожно зашипеть.
— Старший самец, вы должны сообщить об этом врачам Больших Уродов. Может быть, они смогут дать вам что-то, чтобы улучшить ваш аппетит и состояние.
У Уссмака открылся рот.
— Может быть, новое тело? И новый дух?
— Вы не можете есть? — спросил Ойяг. Усталый жест Уссмака показал: нет, не может. Его компаньон, такой же жалкий и тощий, как он сам, застеснялся, но быстро справился со смущением. — Тогда можно я съем вашу порцию?
Поскольку Уссмак не дал отрицательного ответа, этот самец проглотил его пишу.
Словно во сне Уссмак вышел в лес вместе со своей бригадой.
Он поднял топор и начал медленно рубить дерево с бледной корой. Он рубил его изо всех сил, но успех был незначительным.
— Работай лучше, ты! — заорал на него по-русски тосевитский охранник.
— Будет исполнено, — ответил Уссмак.
Он рубил еще, но охраннику результат казался по-прежнему неудовлетворительным. В первые дни пребывания в лагере он задрожал бы от страха. А теперь же он чувствовал лишь раздражение в своих тощих боках. Они поместили его сюда. Что бы они ни делали, может ли быть хуже?
Он поплелся обратно в лагерь на обед. Как он ни устал, но съесть сумел самую малость. И снова кто-то быстро доел остатки его обеда. Когда же, слишком скоро, наступило время возвращаться в лес, он споткнулся, упал и не смог подняться. Его поднял другой самец, направляя и подталкивая к тосевитским деревьям.
Уссмак поднял топор и снова стал рубить дерево с бледной корой. Как он ни старался, лезвие топора откалывало от ствола лишь небольшие щепки. Он был слишком слаб и слишком апатичен, чтобы сделать больше. Если он не срубит дерево, если бригада не распилит его на правильные куски, они не выполнят свою норму и получат только штрафной паек.
«Ну и что?» — подумал Уссмак: он не в состоянии съесть обычный паек, зачем тогда беспокоиться о том, что он получит меньше?
Конечно, все остальные самцы тоже получат меньше. Но он не волновался о других. Настоящий самец Расы не должен был так себя вести — он это помнил. Но он начал отдаляться от Расы, когда тосевитский снайпер убил Вотата, командира его первого танка. Имбирь делал вещи и похуже. Из-за имбиря он потерял еще один хороший экипаж, из-за имбиря он возглавил мятеж, на который возлагал такие надежды. А результат… вот этот. Нет, больше он не настоящий самец.
Он слишком сильно устал и опустил топор. «Передохну секунду», — подумал он.
— Работать! — закричал охранник.
— Дерьмо? — сказал Уссмак, добавив вопросительное покашливание.
Ворча, Большой Урод отвел в сторону ствол своего оружия и покивал головой вверх и вниз, дав разрешение. Охранники позволяли очистить чрево — почти всегда. Это была одна из немногих вещей, которую они позволяли.
Спотыкаясь, Уссмак медленно отошел от дерева в кусты. Он присел, чтобы облегчиться. Но ничего не случилось — и неудивительно, он ведь был пустым внутри. Он попытался подняться, но вместо этого повалился на бок. Он сделал вдох. Чуть позже еще один. А через какое-то время еще.
Мигательные перепонки скользнули по его глазам. Веки опустились и закрылись. В свои последние мгновения он подумал, примут ли Императоры прошлого его дух, несмотря на все то, что он совершил? Вскоре он это узнает.
* * *
Поскольку ящер не вышел из кустов, Юрий Андреевич Пальчинский пошел искать его. Ему пришлось продираться сквозь кусты, а ящер все не откликался на зов.
— Эта вонючая тварь заплатит, — пробормотал он.
Затем он нашел Уссмака, споткнувшись об его тело и едва не упав лицом вниз. Он выругался и занес ногу, чтобы дать ящеру хорошего пинка, но остановился. К чему лишние усилия? Проклятая тварь была уже мертвой.
Он поднял Уссмака, закинул на плечо — он весил всего ничего — и понес обратно в лагерь. Там сбоку была канава, в которую бросали зэков, умерших от голода или уработавшихся до смерти в течение этой недели. Это было последнее тело, поверх многих других.
— На следующей неделе придется рыть новую канаву, — пробормотал Пальчинский.
Он пожал плечами. Это была не его забота. Забота бригады. Он повернулся спиной к могиле и направился в лес.
* * *
— Мы показали, что можем быть милосердными, — заявила Лю Хань. — Мы отпустили одного чешуйчатого дьявола обратно к соплеменникам, несмотря на его преступления против рабочих и крестьян. — «Это я отпустила его, несмотря на его преступления против меня, — добавила она про себя. — Никто не скажет, что я не ставлю интересы партии, интересы Народно-освободительной армии выше своих собственных». — Через несколько дней истекает срок перемирия, о котором мы договорились с чешуйчатыми дьяволами. Они по-прежнему отказывают нам в переговорах о более масштабном перемирии. Мы покажем им, что можем быть и сильными, как драконы. Они еще пожалеют, что не пошли на уступки.
Он села на место. Члены пекинского центрального комитета сомкнулись в кружок, обсуждая ее выступление. Нье Хо-Т’инг сказал что-то новичку, красивому молодому человеку с пухлыми щеками, имя которого она не расслышала. Тот покивал и посмотрел на Лю Хань восхищенным взглядом. Она задумалась: восхитился он ее словами или ее телом? — «Деревенский увалень», — подумала она, забыв на мгновение, как недавно сама была крестьянкой, далекой от политики.
