— Я только что подумала то же самое, — сказала Людмила. — Только имела в виду не СС, а НКВД, конечно.
Она весело улыбнулась. Если два человека подумали одновременно об одном и том же, значит, они хорошо подходят друг другу. Для нее в Генрихе Ягере сосредоточился весь мир, и она не верила, что если двое так хорошо подходят друг другу, то она может остаться в одиночестве. Ее взгляд скользнул в сторону постели. Улыбка чуть изменилась. Здесь они хорошо подходили друг другу, это точно.
Затем Ягер сказал:
— Что ж, это неудивительно. У нас нет ничего другого, кроме предположений, не так ли? Мы здесь — и Скорцени.
— Да, — сказала Людмила, раздосадованная своим плохим немецким, и перешла на русский. То, что она приняла за добрый знак, для Ягера было лишь банальностью. И ей стало досадно, что она не смогла скрыть, как закружилась ее голова.
На столе лежал ломоть черного хлеба. Ягер отправился в кухню и возвратился, держа нож с костяной ручкой, которым разделил хлеб надвое. Он протянул Людмиле половину и без малейшей иронии сказал:
— Германский сервис во всей красе.
Это он пошутил? Или ожидал, что она поймет его буквально? Она размышляла все время, пока ела свой завтрак. Ее тревожило, как, в сущности, мало знает она о человеке, которому помогла спастись и чью судьбу она связала со своей Ей не хотелось думать об этом.
Когда она улетела вместе с ним, он чудом вырвался из лап СС. Конечно, тогда у него не было оружия. После того как он попал в Лодзь, Анелевич дал ему «шмайссер» — в знак доверия, причем даже большего, чем он мог бы допустить. Ягер потратил много времени, используя масло, щетки и тряпки, чтобы привести автомат в состояние, которое он счел достойным боевых условий.
Теперь он начал проверять его снова. Наблюдая за тем, каким напряженным стало его лицо, Людмила фыркнула — и от восхищения, и от досады. Поскольку он не поднял взгляда, она фыркнула снова и громче. Это отвлекло его и напомнило, что он не один. Она сказала:
— Иногда я думаю, что вы, немцы, должны жениться на машинах, а не на людях. Шульц, сержант, — ты ведешь себя точно так же. как он.
— Если ты заботишься о своих инструментах как следует, то они позаботятся о тебе, когда это понадобится, — автоматически проговорил Ягер, будто рассказывал таблицу умножения. — Если они нужны тебе, чтобы остаться в живых, то лучше как следует позаботиться о них, а иначе будет поздно упрекать себя за небрежение.
— Дело не в том, что ты делаешь. Дело в том, как ты это делаешь: словно в мире нет больше ничего, только ты и машина, какая бы она ни была, и ты слушаешь только ее. За русскими я никогда такого не замечала. Шульц все делал точно так же. Он хорошо думал о тебе. Возможно, он старался быть похожим на тебя.
Похоже, это позабавило Ягера, проверявшего действие взводного механизма: он кивнул сам себе и надел «шмайссер» через плечо.
— Ты как-то говорила мне, что он тоже нашел русскую подругу?
— Да. Я не думаю, что у них все получилось так хорошо, как у нас, но все равно — да.
Людмила не стала рассказывать ему, сколько времени потратил Шульц, пытаясь стянуть с нее брюки, до встречи с Татьяной. Она не намеревалась рассказывать ему об этом. Шульц ничего не добился, и ей даже не понадобилось врезать ему по морде стволом пистолета, чтобы он убрал от нее свои лапы.
Ягер встал:
— Пойдем-ка и мы в помещение пожарной команды. Я хочу кое-что сказать Анелевичу. Не только в борделях — Скорцени может найти убежище и в церкви. Он — австриец, а значит, католик или, вероятно, воспитан как католик, но вообще это человек наименее набожный из тех, кого я знаю. Значит, появляется еще одно или несколько мест, где надо его искать.
— Сколько у тебя разных идей! — Людмила и не подумала бы о чем-то, связанном с религией. А здесь это устаревшее учреждение оказалось стратегически важным. — Да, я думаю, стоит проверить. Та часть Лодзи, которая нееврейская, как раз католическая?
— Да.
Ягер направился к двери. Людмила последовала за ним.
Держась за руки, они спустились по лестнице. Пожарная команда находилась всего в нескольких кварталах — надо было пройти по улице, повернуть на Лутомирскую — и вы уже на месте.
Они пошли по улице. Они собирались повернуть на Лутомирскую, когда сильный удар, похожий на наступление конца света, сотряс воздух. В этот страшный момент Людмила подумала, что Скорцени взорвал свою бомбу, несмотря на все то, что они сделали, чтобы остановить его.
Но затем, когда стекла вылетели из окон, она поняла, что ошиблась. Этот взрыв произошел неподалеку. Как взрывается бомба из взрывчатого металла, она видела. Если бы она находилась так близко от места ядерного взрыва, то была бы мертвой прежде, чем поняла, что произошло.
Люди кричали. Некоторые убегали от места, где взорвалась бомба, другие бежали к нему, чтобы помочь раненым. Среди последних были и они с Ягером, они бежали, расталкивая мужчин и женщин, бегущих навстречу.
Уши заложило, но она слышала обрывки фраз на идиш и на польском: «…повозка перед… остановилась там… человек ушел прочь… взорвалась перед…»
Затем она подошла достаточно близко, чтобы увидеть, где была взорвана бомба. Здание пожарной команды на Лутомирской улице превратилось в кучу обломков, сквозь которые начало пробиваться пламя.
— Боже мой, — тихо сказала она.
Ягер смотрел на ошеломленные и истекающие кровью жертвы с мрачной решимостью на лице.
— Где же Анелевич? — спросил он, словно желая, чтобы боевой лидер евреев возник из развалин. Затем добавил еще одно слово: — Скорцени.
Ящер по имени Ойяг кивнул головой, изображая покорность.
— Будет выполнено, благородный господин, — сказал он. — Мы будем выполнять все нормы, которые вы требуете от нас.
— Это хорошо, старший самец, — ответил на языке Расы Давид Нуссбойм. — Если так, ваши пайки будут увеличены до нормальных ежедневных норм.
После смерти Уссмака ящеры из барака-3 стали работать, так сильно не дотягивая до нормы, что голодали — а точнее, стали еще более голодными. Теперь наконец новый старший самец, хоть и не обладавший высоким статусом до пленения, начал силой заставлять их выполнять норму.
Ойяг, по мнению Нуссбойма, мог бы стать лучшим старшим самцом для барака, чем Уссмак. Этот последний, может быть, потому, что был мятежником, старался вызвать возмущение и в лагере. Если бы полковник Скрябин не нашел способа сорвать голодную забастовку, которую начал Уссмак, неизвестно, сколько беспорядка и нарушений это вызвало бы.
Ойяг повращал глазами во все стороны, убедившись, что никто из самцов в бараке не проявляет ненужного внимания к его разговору с Нуссбоймом. Он понизил голос и заговорил на ломаном русском:
