Дмитрий все еще не мог поверить в происходящее. Любаня стояла молча, но Дима понимал, что сейчас, в эту минуту, он был третьим лишним. Ненужным. Человеком, который мешал.
Мешал им заняться любовью. Удовлетворять похоть? Разве можно было говорить о каких-то чувствах между двумя людьми, которые знали друг друга менее суток? И тут Дима вспомнил, что ведь и он сам – еще совсем недавно! – был не прочь оказаться на месте Лехи. Просто так легли карты – Любаня выбрала другого!
– Слышь, рыжий! – прервал затянувшуюся паузу Леха. – Ты давай… погуляй там пока. Снаружи. Посмотри на птичек, на небо. Вернешься попозже, когда я разрешу.
Дима побелел. Бывший зэк четко расставил акценты. Он был хозяином тут, Клокову следовало убираться к черту.
– Лешенька, ему нельзя ходить. Зинаида пока не разрешила, – вымолвила Любаня. – Проведает – рассердится. Ругаться будет…
Клоков не узнал голоса женщины – просительного, чуть ли не униженного.
– Нельзя? – тупо переспросил Леха. Огляделся по сторонам. И вдруг принял новое решение. – Ты, рыжий, ляг и отвернись к стене.
Любаня охнула. Дима молча сжал кулаки.
– Ну, что непонятно-то?! – угрожающе рыкнул Леха и сделал несколько шагов вперед.
– Нет, – твердо выдохнул Клоков, хотя и не сомневался, что бывший зэк, предводитель банды себе подобных отморозков, легко справится с ним.
Но Димины упрямство и гордость не позволяли ему отступить.
– Ну?! – в руках Лехи-Гестапо появился нож.
Лезвие сверкающей молнией промелькнуло перед глазами, едва заметно царапнуло Димину щеку. Клоков прищурился, но не двинулся с места.
– Не надо, Леша! – чуть не плача, Люба сорвалась с места, подскочила к ухажеру, отводя его нож в сторону. – Пожалуйста, Лешенька! Не надо, я сама.
Потом опустилась на краешек табуретки возле кровати (звякнули алюминиевая миска и стакан). Любаня схватила Дмитрия за руки, сжала их в своих ладонях и быстро-быстро забормотала, умоляюще глядя в глаза парню:
– Димочка! Димочка! Ну, пожалуйста! Ляг. Отвернись. Пожалуйста.
Клоков, сжав губы, смотрел на краешек полотенца, который торчал из-под аппетитной Любиной попки. Полотенце еще недавно закрывало еду. Повариха заботливо сохраняла ее теплой для пациента лазарета. А теперь Любаня сидела на этом куске материи, а Дима думал о том, каким был идиотом, рисуя в воображении нелепые картины. Строя иллюзии.
– Димочка, Димчик, Димуля, ну, пожалуйста, – шептала Любаня. – Пожалуйста! Для меня…
Дима вздрогнул, отвел глаза от дурацкого полотенца, уперся взглядом в темные зрачки женщины.
– Для тебя? – медленно, с усилием переспросил он.
– Ага-ага, – согласно закивала женщина, думая, что говорит именно то, что нужно.
– Для тебя… – повторил Дима.
Он горько засмеялся. А потом упал на койку, отвернулся к стене и закрыл голову подушкой. Даже зажмурился, словно это что-то могло изменить. Думать ни о чем не хотелось. Дышать не хотелось. Видеть людей не хотелось. Слушая вздохи Любани, проникавшие сквозь подушку, Дима ненавидел все человечество.
Потом к томному голосу молодой женщины прибавилось довольное рычание Лехи-Гестапо, перешедшее в хриплый стон. Хлопнула дверь. Все затихло.
Дима Клоков находился на неизвестном острове, где-то за Полярным кругом, в лазарете, на койке. Он лежал, все так же не открывая глаз, хотя понимал, что в комнате уже никого нет. С того момента, как его отец, Александр Клоков, произнес фразу: «Ты еще не знаешь, что такое настоящая жизнь» – прошло лишь несколько дней.
– Я знаю, папа, – горько сказал вслух бывший студент. – Прости меня…
Вчерашний мальчишка, повзрослевший еще на несколько лет, поднялся с койки. Пошатнулся, ухватился за спинку. Постоял, огляделся, двинулся к шкафу. Вытащил оттуда свои вещи. Смахнул с табурета грязную посуду на пол, уселся и принялся одеваться.
– Димочка, куда же ты, – прежняя Любаня, с собранными в пучок волосами, впорхнула в комнату, засуетилась, убирая с пола и не переставая причитать: – Куда же ты? Куда? Зиночка не разрешила тебе. Нельзя!
– Нельзя? – громко, гневно выкрикнул Клоков, уставившись на Любаню.
– Нельзя, – всхлипнула та, прижимая к груди грязную посуду.
– Можно! – выдохнул Дима. – Можно!
Он резко поднялся, забыв про слабость. Пошатнулся.
– Что тут за шум? – вдруг раздался из-за двери веселый голос. – Что за шум, а мордобой погулять вышел?
Марат Доценко, появившийся в комнате, вовремя успел поддержать Диму, который чуть было не упал от вновь навалившейся слабости.
– Помоги мне, – отрывисто попросил Клоков, – Марат! Помоги дойти до нашего дома!
– Тю! Так ты ж вроде на больничном, – удивился Доценко, поглядел на Любаню, которая молча сидела на полу, все так же прижимая посуду к груди. – Зинаида говорила, что тебя только завтра…
– Помоги-мне-дойти-до-нашего-дома! – медленно, отчеканивая каждое слово, повторил бывший студент и крепко ухватил коллегу за руку.
– Без базара! – пожал плечами Доценко. Он еще раз посмотрел на Любаню, озадаченно почесал ухо. Подхватил баул Клокова: – Давай-ка эту кошелку я понесу…
– Димочка… – всхлипнула Любаня, но пациент госпиталя даже не взглянул на нее.
Доценко и Клоков вышли на улицу, Дима вдохнул морозный воздух, ненадолго остановился, глядя в небо, все так же укутанное плотными облаками. В белый облачный пух то и дело ныряли большие птицы, они тревожили душу жалобными криками.
– Веди! – Клоков двинулся вперед.
– Что у тебя с ней? – с любопытством поинтересовался Марат, когда они чуть отошли в сторону от женского домика. – Запал на Любаню, что ли?
– Я?! – против воли крикнул Дима.
Он покраснел, но не от стыда, а от злости. На себя самого – сопливого, наивного сосунка, лишь недавно придумавшего себе какой-то смешной, нелепый образ. Образ женщины, которой не существовало в природе. Была только дешевая потаскуха, готовая отдаться первому встречному. А он, идиот, чуть было не поставил эту тварь на пьедестал…
– Да ладно тебе… – засмеялся Марат. – Ладно, не лечи! Здесь всего две бабы – Зинка да Любаня. А нас, мужиков, почти два десятка. Так или иначе, все либо туда, либо туда. Если не гомики…
Доценко замолчал, потому что Клоков внезапно остановился.
«Так или иначе, все либо туда, либо туда», – про себя повторил Дима фразу более опытного спутника. И только теперь прозрел. У Любани не было никакого чувства к Лехе-Гестапо. Не было и не могло быть! Потому что даже если рассуждать чисто арифметически, на острове находилось еще около десятка мужиков, которые претендовали на эту женщину. В то время как другие претендовали на Зинку.
«Наши орлы нажрали гору тарелок, и свалили. Впрочем, мужики всегда такие, да? Свое получат – и полный вперед».
