«Секонал», — понял он однажды утром и отправился в библиотеку. Он щурился от лучей солнца, и время от времени его мотало из стороны в сторону. Люди оборачивались на него. Книга под названием «Сон», принадлежащая перу Гая Гаера Льюка и Джулиуса Сигала, подтвердила его подозрения. Алкоголь и барбитураты подавляли фазу сновидений во время сна. Вернувшись домой, он вылил виски в раковину, а оставшийся секонал выбросил в унитаз. Он провел в постели весь вечер, ночь и следующее утро. Он беспокойно метался и ворочался. Он не мог закрыть глаза дольше чем на минуту. Сердце учащенно билось. Он попытался мысленно воспроизвести образ волка, но вспомнил только картинки из книг. Попытался представить струящуюся горячую кровь жертвы, но почувствовал во рту только вкус куриных макнагетов. Захотел мысленно увидеть небо, а обнаружил только влажный прямоугольник нависшего потолка спальни. Он встал и прошел в гостиную. Снова была ночь. Чтобы видеть сны, он должен спать. Чтобы вернуться к реальности, он должен рассеять миражи: газеты, мебель, грязные ковры, письмо Шеррил, игрушки Кэролайн, журналы и книги. А затем он понял, что зло — это не волк, а скорее отрицание волка. «Жестокость не заложена в самой природе, но в систематическом подавлении природы. Безумие — это не сновидение, а мир, лишенный сновидений», — подумал он, достал из банки черствый соленый кренделек, разгрыз его и взглянул из окна на серую безлюдную улицу, где редкие фонари освещали притихшие пустые машины, припаркованные у тротуара. Луна слабо просвечивала сквозь завесу тумана. Где-то вдали завывала сирена, лаяла собака, а население беспокойно спало в своих домах — нередко с помощью секонала или дилантина,[15] — проходя через расплывчатые, проницаемые фазы сна в поисках этого мимолетного полумира, где они отчаянно боролись за обретение сновидений под гнетом мрачной действительности.
Через несколько недель после того, как он подписал уведомление об увольнении Ларри Чамберса, Марти Кабрилло повез жену в Шасту. «Две недели вдвоем, — обещал он ей. — Мы оставим детей с твоей матерью. Только мы вдвоем, деревья, снова ужины при свечах. Я всегда говорил, что только так и должно быть». Однако во время долгой дороги Марти не проронил ни слова. Беатрис обняла его, но он отстранился.
— Прекрати, — сказал он. — Ты мне мешаешь.
Приехав, они расположились на открытой веранде. Марти лениво листал книгу в мягкой обложке, Беатрис читала журнал «Пипл». Уже через пару дней они вернулись домой.
— Прости, солнышко, — сказал Марти жене. — Все образуется. Я обещаю.
— Что с тобой в последнее время происходит?
— Ничего. Просто голова забита.
— Работа?
— Типа того.
Спустя какое-то время Беатрис произнесла: «Ларри», скрестила на груди руки и стала смотреть в окно на стоянку автомобилей.
В воскресенье Марти подъехал к магазинчику «У Ральфа» в Фэрфаксе, загрузил в «тойоту-универсал» четыре пакета всякой снеди и поехал к дому Ларри на бульваре Клифтон. Лужайка перед домом заросла бурой травой. Алюминиевые контейнеры для мусора, сплошь в потеках ржавчины, валялись посреди подъездной дорожки. Улитки усеяли фасад дома, их склизкие замысловатые следы поблескивали на солнце. Марти постучался, несколько раз нажал на кнопку звонка. Дверь была неплотно закрыта, и он толкнул ее, чтобы войти. Гора газетных пачек загораживала вход, и он с трудом протиснулся внутрь. В гостиной порванные журналы и заплесневелая посуда были разбросаны по дивану, валялись на стульях, устилали пол. Телефонная трубка была снята и слабо завывала, словно тревожная сирена где-то вдали. На первый взгляд, комната казалась странно непропорциональной, как будто вся мебель была передвинута. Затем он заметил Ларри, который спал на полу в центре комнаты. Его голова покоилась на диванной подушке, рука обвивала ножку журнального столика.
— Он, должно быть, потерял около сорока килограммов, — уже позже вечером рассказывал Марти Беатрис. — Одежда его вся провоняла. Уж не знаю, сколько дней он не брился и не мылся. И когда я стоял и смотрел на него, то думал только об одном: это моя вина. Моя, Марти Кабрилло.
Марти поехал в больницу Сент-Джонс вслед за машиной «скорой помощи», мысленно умоляя их включить сирену. «Обезвоживание», — сказал ему доктор, когда Марти вносил задаток за отдельную палату. Ларри лежал на жесткой прямоугольной белой кровати, рядом с ним на штативе висела бутылочка с раствором глюкозы, белая трубка была прикреплена к его руке белым пластырем. Глюкоза тихо булькала.
— Мы будем выводить его из этого состояния постепенно, через пару дней начнем кормить твердой пищей. Думаю, с ним все будет в порядке, — сказал доктор и дал Марти подписать еще один бланк.
— Это я во всем виноват, — сказал Марти, когда на следующее утро Ларри пришел в себя. — Посмотри, я принес тебе пару книг почитать. И еще цветы — это от Шеррил. Беатрис связалась с ней вчера вечером, и она уже едет сюда. Худшее позади, приятель. Самое плохое осталось в прошлом.
Позднее Шеррил сказала ему:
— Мы по тебе скучали. Кэролайн по тебе скучала. Я по тебе скучала. Ох, Ларри! Ты выглядишь просто ужасно.
Шеррил положила голову на колени мужа и расплакалась, судорожно вцепившись в него. Ларри молча гладил ее длинные белокурые волосы.
Шеррил остановилась у своей сестры в Бербанке и устроилась секретарем на какую-то студию. Ее начальником был жизнерадостный тучный коротышка, который гладил ее по коленке, пока она записывала его распоряжения, или незаметно подкрадывался сзади и больно щипал. «Не зажимайся, расслабься! Жизнь коротка», — говорил он ей. Кэролайн ненавидела свой детский сад и почти каждый день плакала. Сестра Шеррил начала приносить домой бюллетени недвижимости, где можно было найти хорошие предложения залогов за их дом. Энди обещал помочь, но всякий раз, как она звонила ему в офис, секретарша отвечала, что он все еще не вернулся из деловой поездки. А затем лопнула покрышка на ее «вольво», и в этой круговерти она вдруг поняла, что куда-то засунула бумажник, и начала реветь прямо там, на обочине шоссе, — ей показалось, что у нее в жизни уже никогда не будет ничего хорошего.
— Ты нам нужен, Ларри, — сказала Шеррил. — Мы нужны тебе. Мне жаль, что так получилось, но я всегда тебя любила. Это все не потому, что я тебя не любила. А Марти считает, что тебя могут взять обратно на работу…
Марти наклонился вперед, что-то шепча.
— Он говорит, что не сомневается. Он не сомневается, что тебя возьмут обратно. Ты меня слышишь, солнышко? Все будет хорошо. Мы все снова будем счастливы, совсем как раньше.
