корабли строили из дубов, но постепенно все дубы были вырублены. И теперь приходилось закупать древесину у соседей.
Самой дурной славой пользовался квартал дубильщиков, где обитали лишь холостые парни, потому что ни одна женщина не могла вытерпеть той вони, что исходила от шкур, и компонентов для дубления — коры, собачьего дерьма и красителей. Поселок дубильщиков находился в пригороде, он не имел стен, да они ему были и не нужны. В дубильщики отдавали нерадивых учеников ремесленников или непослушных детей. Туда же попадали мелкие правонарушители. Как правило, одного или двух лет проживания среди дубильщиков хватало, чтобы исправить самого закоренелого злодея. Но далеко не все из парней, попавших на жительство в этот квартал, возвращались обратно. Кто-то привыкал, кому-то начинала нравиться работа, да еще и репутация отпетого хулигана. С дубильщиками редко связывались даже моряки, имевшие опыт абордажей и боевых вылазок.
Иной раз было сложно понять — особенно человеку пришлому — существует ли Город как единое целое или это просто куча поселков? Дворец правителя — это еще не все. Правитель мог управлять и кучей деревень. Но нет, это был все-таки единый город, имевший свое сердце — храм Солнца, вырубленный невесть сколько столетий назад в скале, рядом с которой находилась площадь Жертвоприношения. На этой площади и происходили смертельные схватки между бойцами, приносившими себя в жертву Солнцу. Чаще всего, это были добровольцы, поступившие в школу беллаторов за немаленькую сумму денег, или изгои, не прижившиеся даже среди дубильщиков. Но были и те, кого подобрали в море, или взяли в плен, а потом отправили на рынок рабов.
Все это Данут узнал, сидя в одной из комнат огромного подвала, где обитали будущие беллаторы — и жертвы, и палачи одновременно.
Удивительно, но здесь было довольно светло, хотя не было ни факелов, ни ламп. Присмотревшись, Данут узрел, что дневной свет проникает через специальные световоды, прорубленные в камне. Гворнов, наверное, заинтересовали бы световые каналы, да где ж они, гворны-то?
В каждой комнате (их именовали отсеками, но правильнее было бы именовать камерами), обитало по сорок человек. Они вместе жили, тренировались и, им всем предстояло одновременно умереть.
Всего же в подвале было с десяток таких отсеков. Стало быть — четыреста беллаторов. Под новолуние, один из отсеков в полном составе выходил наружу и больше не возвращался. До оставшихся в подвале, сквозь световоды доносился лишь лязг железа, крики боли и предсмертной агонии.
Данут не стал завязывать дружбу со своими собратьями по несчастью, да и остальной народ держался друг с другом настороженно. Как тут приятельствовать, если скоро придется убивать своего приятеля? Разговаривать со своим убийцей (или жертвой), и то не всегда хотелось.
Но кое с кем воспитанник орков поговорил. Было интересно узнать — что это за место такое, где его станут убивать? Впрочем, пока он жив, а там будет видно. Складывать руки рановато. А если подвернется возможность сбежать, то любая информация не станет лишней.
Покамест, Данут не видел никаких лазеек. Площадка, на которой приносили жертвы и куда их ежедневно гоняли на тренировки, была обнесена стеной — не слишком высокой, но по ней прохаживались лучники. Предположим, стену он перемахнет, от стрел уклонится, а вот что делать дальше? Точнее — куда бежать, где прятаться? Стало быть, надо думать. То, что положение безвыходное, воспитанник орков не верил. Ну, не может такого быть, чтобы его просто так прирезали на арене, на потеху публики.
Да, а где станет размещаться публика? На стенах? Хотя, кто его знает, может быть и на стенах.
Интересно, что для некоторых сокамерников умереть во имя Солнца считалось высшей наградой на этом свете — например, для немолодого ремесленника по имени Стархис, который занимал место рядом с воспитанником орков.
Стархис всю жизнь занимался тем, что чинил прохудившуюся обувь. По какой-то сложной раскладке внутри квартала сапожников, он сам не имел права тачать сапоги, а был обязан заниматься только ремонтом. Но ставить латки и подбивать оторвавшиеся каблуки люди приходят чаще, нежели заказывают новую обувь и, потому, серебряных и медных кругляшек вполне хватало, чтобы содержать любимую жену и дать приданное дочерям, которых у него было четверо! Стархис выдал замуж всех своих девок, а дальше бы только жить да радоваться, спокойно стариться вместе с супругой, нянчиться с внуками, но случилась беда. При родах умерла старшая дочь. Следом за ней — вторая, потом третья. Жена, обезумевшаяся от горя, наложила на себя руки, повесившись в собственной спальне. Оставалась лишь последняя, четвертая дочь, тоже ожидающая ребенка. Неужели и ее ждет такая судьба? Стархис решил отдать себя в жертву Солнцу, считая, что это единственная возможность спасти хоть кого-нибудь из своей семьи. От кругляшей, положенных ему как добровольцу, старик отказался.
Рядом со Стархисом было место Дидениса — юноши, почти мальчишки. Парень был сиротой, которого воспитывали дядя и тетя, с самого младенчества твердившие ему, что своей жизнью он обязан только им, а когда подрастет, наступит и его очередь заботится о стариках. Но лучше позаботиться прямо сейчас — принести себя в жертву, чтобы любящие родственники убедились, что он их любит, а Солнце станет благосклонно к его семье. И три золотых кругляша, полученных от храма, станут тому свидетельством!
Данута здесь считали дикарем, пустившимся в море на своем утлом челне и, по глупости, попавшим в опасное течение. Как выяснилось — об острове, где проживали орки, нападавшие на корабли, здесь все прекрасно знали, но Город Солнца не считал нужным устраивать какую-нибудь карательную экспедицию, или нападение на пристанище пиратов, потому что взять с них было нечего, а драться они умели. Впрочем, кто такие орки, здесь представления не имели, считая островитян какой-то разновидностью диких людей, потемневших на солнце. Жители Города Солнца вообще никогда не слышали ни о земле Фаркрайн, ни о Великом переселении, а гномов и эльфов, не говоря уже о всяких-разных великанах, считали только персонажами россказней старых сказочников. Но, вполне возможно, им это было и не нужно. Глухой архипелаг состоял из тридцати островов (может и больше, их никто не считал), так что им было вполне достаточно. И мореходы не уходили далеко в море, предпочитая неспешные плавания вдоль берегов, да визиты к соседям.
Данут не стал рассказывать сокамерникам, кто он на самом деле, откуда приплыл. Им это не нужно, а ему самому тоже не пригодится. Принимают за дикаря? И пусть.
А по утрам раздавался стук в деревянное било, и все беллаторы выходили во двор, чтобы предаваться ежедневным тренировкам.
