срамно. Благонравная девица наготу открыть стыдится! — оставила она за собой последнее слово.
Биарий стрельнул в швейку гневным взглядом, Тшера флегматично возвела глаза к потолку, кто-то из швеек согласно кивнул, кто-то сконфузился, опустив нос ещё ниже к шитью, и лишь назначенная до Тшеры драконьей невестой девочка с заплаканными голубыми глазами принялась шить ещё усерднее.
Вскоре подоспела и «первая из стареющих красавиц», встала перед пристально разглядывающей её Тшерой, тая под ресницами любопытство, но прямо в глаза Вассалу глядеть не смея.
— Сколько тебе лет? — спросила Тшера, разглядывая её лицо.
— Четвёртый десяток скоро разменяю, — как будто смутившись, ответила женщина.
— Чем морщины прячешь?
— Первовечный с тобой, кириа! — притворно возмутилась она. — Мне от матушки лицо молодое досталось, я и на шестом десятке не состарюсь!
«Потому что матушка снадобье укрывистое варить научила».
Тшера продолжала молча смотреть на неё самым тяжёлым из своих выжидательных взглядов, и моложавица сломалась уже на второй минуте. Недоверчиво глянув на швеек и понизив голос до шёпота, доверительно сообщила:
— Из ягод тиниведы мазь делаю, подкрашиваю толчёным фараговым корнем и сушёным цветом каринника. А поверх, — она ещё раз оглянулась на односельчанок и продолжила одними губами: — Чтоб не блестело и обмана не выдавало — стерияктовой мукой присыпаю.
Тшера сняла мантию и расстегнула защитный кожаный жилет, демонстрируя татуированные руки, шею и ключицы.
— Такое укрыть сможешь?
Женщина задумалась, блуждая взглядом по ритуальным рисункам и пощипывая себя за подбородок.
— Была б ты беляночкой, не вышло бы, — протянула она.
«Цену себе набиваешь?»
— Но ты смуглая, кириа, а тёмный цвет лучше укрывает. Да и кожа у тебя, что шёлк — хорошо мазь ляжет… — Женщина склонила голову к плечу, словно поточнее оценивая трудоёмкость предприятия. — Всё можно, коли поработать на совесть, — наконец подытожила она.
— Что ж, тогда начинай.
Драконью дань к приезду йотаров подвозили к самым воротам, туда же приводили и невест. Три телеги всяческой снеди и девчонка. Для передачи платы за заступничество обычно присутствовали нынешний деревенский староста и трое его сыновей; сейчас, чтобы не вызывать подозрений, порядок нарушать не стали и лишних людей с собой не взяли, но Тшера видела, как много народу набилось в крайние дома и теперь липло носами к окнам в попытке потешить своё любопытство.
Её свадебный наряд пошили из лучшей, что нашлась в Талуни, материи: шёлковые шаровары отливали жидким золотом и играли золотыми же кистями на бёдрах, под свободной туникой из тончайших, сверкающих на солнце нитей угадывались очертания прельстительных округлостей и тонкой талии.
Ужасно не хватало Йамаранов — она и во сне их под рукой держала, а теперь пришлось оставить клинки под бдительным присмотром Бира. Он, правда, распереживался ещё сильнее, узнав, что в логово йотаров Тшера пойдёт безоружной.
— Я ж не резать их пошла, а договариваться, — ухмыльнулась она, но Биария это не успокоило.
— А ну как всё-таки понадобится нож?
— Понадобится, конечно. Возьму у Дракона попользоваться.
— А ну как он обидит тебя раньше?
— Не успеет.
— Ай, не уговорила, — стоял на своём Бир.
Краешек губ Тшеры изогнулся в насмешливой полуулыбке.
— Меня однажды пытался обидеть один пьяный наёмник. Здоровый такой мужик, бородатый.
— И-и?
— И я его образумила, не доставая Йамаранов. Он аж протрезвел. И знаешь, — Тшера улыбнулась своим воспоминаниям, — оказался горячим и удивительно ласковым любовником. Мы после встречались несколько раз — случайно. Лучшие мои ночи! Надеюсь, ещё как-нибудь свидимся. — Она задумчиво прищурилась, Бир зарделся. — У него такой огромный…
— Фу-у!
— Что — «фу», я не досказала. Паук у него огромный — во всё плечо вытатуирован, лапы от груди до лопатки.
— Фу-у-у!!!
— Да ну тебя, — беззлобно отмахнулась Тшера.
«А ночи с ним и правда были лучшими».
— С тобою я провёл лучшие мои ночи, Шерай, — Астервейг стоял позади, и Тшера свежетатуированными плечами чувствовала жар его ладоней, лежащих на спинке её стула, — ведь ты пьянишь, как разогретое пряное вино.
Наставник сделал гнетущую паузу, но она всё равно не могла усугубить производимого впечатления — его вкрадчивый бархатистый голос с садистским безразличием, словно тупым ножом, неспешно вырезал Тшере нутро, а та сидела, подобна ледяному изваянию.
— Но разве это повод для особого отношения? Для меня и все ученики, и все Вассалы равноценны, и ты это знала. В целях проверки я мог усложнить задачу любому из вас, и то, что происходит между нами по ночам, вовсе не гарантия ни твоей неприкосновенности, ни особого к тебе отношения. У тебя нет никакого морального права в чём-то меня упрекать. В конце концов, в жизни бой не всегда оказывается честным, верно?
«Верно. В жизни вероломство совершает тот, кому веришь. На то оно и вероломство».
— Сколько раз я учил вас не доверять никому, кроме собственных Йамаранов? — продолжал Астервейг. — Опасно полагаться на людей, особенно тех, с кем тебя связывают плотские утехи, Шерай. Тебя подвёл не я, а собственная неосмотрительность. Потеря бдительности — твоя вина, не моя.
Она почувствовала, как он чуть склонился к её уху, и ещё больше окаменела. Её сухая отстранённость, кажется, дурно влияла на нервы Астервейга, потому что он отошёл от стула и сделал круг по кабинету — неспешно, будто прогуливаясь по саду. Когда он вновь заговорил, голос его звучал с привычной прохладой отшлифованной гранитной плиты.
— Я бы никогда так не подставился, особенно перед итоговым испытанием, когда ловушки от соперников или проверки от наставников могут таиться в любых, даже самых безобидных вещах.
«Когда ты решил сыграть на мою шкуру ради собственного азарта и тщеславия? До того, как раздевичил, или уже после? Сначала поспорил, что я справлюсь, а потом повысил ставки, добавив, что справлюсь даже в нечеловечески жёстких условиях?»
— Но я сужу с высоты своих прожитых лет, забывая о твоём возрасте. Спишем глупость на твою юность, Шерай. Надеюсь, одного урока окажется достаточно, чтобы ты сделала выводы.
Он замолчал, ожидая ответа, но Тшера хранила тишину непозволительно долго — настолько, что Астервейг обошёл стул и задрал её подбородок, чтобы заглянуть в лицо. Глубокие, только что зашитые царапины на челюсти и губе отозвались отрезвляющей болью, и глаза цвета падевого мёда глянули на Астервейга ожесточённо и цинично.
— Не беспокойся, наставник. Не беспокойся. Урок я вынесла.
Он одобрительно кивнул, выпустив её подбородок.
Тшера поднялась со стула, но у дверей Астервейг её окликнул.
— Всё-таки я не ошибся в тебе, Шерай.
«Ну хоть один из нас не ошибся в другом…»
— Ты досадно сглупила, но даже в тех условиях справилась, а твои братья по оружию, пусть здоровые и полные сил, справились не все. Я знал, что ты не подведёшь.
— Именно поэтому не остановил
