Парнем Митька оказался мрачным и замкнутым, Мишка поначалу думал, что это последствия ранения, но Матвей объяснил, что Митька и в музыкантах был таким же, Своята даже хотел его выгнать за то, что парень его не очень-то и боялся, а при любом конфликте смотрел зверем, будто собирался кинуться и вцепиться зубами в горло.
О себе Дмитрий не желал рассказывать ничего и вообще на контакт шел очень неохотно. Пришлось в первые же дни после переезда на базу сводить его к Нинее. Там, под ласковое Нинеино: «Рассказывай, Митюша», он поведал такое, что проняло даже волхву.
* * *
Родом Дмитрий был из небольшого городка в Переяславском княжестве, на самой границе Степи. Отец его был десятником в дружине боярина, которому принадлежал городок, а старший брат – отроком[1] в той же дружине. Были еще мать и сестра на выданье.
Мать ждала четвертого ребенка, когда случилась беда. Из степи, от кого-то из половецких родственников, возвращался один из черниговских князей, в сопровождении своей дружины и отряда половцев. Дело в общем-то в тех местах обычное – черниговские князья активно роднились со степными ханами. В городок проезжих пустили переночевать не то чтобы без опаски – пограничье есть пограничье – но и не пустить было нельзя.
Дома в ту ночь ни отец, ни брат Дмитрия не ночевали – боярин проявлял бдительность, однако городок это не спасло. С чего все началось, так и осталось неизвестным, Митька проснулся от криков, звона оружия и зарева разгорающегося пожара. При описании последующих сцен Нинее несколько раз пришлось успокаивать парня, а однажды и самой утереть слезу.
На глазах у одиннадцатилетнего Митьки ворвавшиеся в дом черниговцы вспороли живот матери и скопом изнасиловали сестру. Мать оставили умирать в подожженном доме, а Митьку с сестрой выволокли на улицу и привязали к телеге, на которую складывали награбленное в Митькином и соседних домах.
Потом, когда телегу с привязанными пленниками выводили из пылающего поселения, Митька увидел труп отца – с отсеченной правой рукой и пробитой грудью. Пожар разгорался быстро, грабители торопились выбраться за городские стены, а привязали Митьку небрежно. Пареньку удалось отвязаться и в суматохе сбежать.
Через несколько дней Митьку подобрали дружинники переяславского князя, которые даже не сразу поверили, что все, о чем рассказал им мальчишка, творили не половцы, а «свои» – черниговцы. Дружинники доставили Дмитрия и еще нескольких спасшихся горожан в Переяславль, там его и подобрал Своята.
Нинея еще немного поворковала над Дмитрием:
– Все хорошо, Митюша, ты теперь среди своих, Мишаня тебе брат родной, ко мне заходи почаще…
А потом, в очередной раз, огорошила Мишку:
– Любят тебя светлые боги… и Христос, наверно, тоже. И я бы не сразу догадалась, что ему нужно, а ты, даже и не думая, все, как надо, сделал. Эх, был бы ты девкой…
Насчет того, что Мишка не думал, Нинея ошиблась. То, что раненный в голову парень целыми днями лежит, уставясь в потолок, и никак не поддается на попытки его разговорить, лишь односложно отвечая на вопросы (да и то не на все), Мишку тревожило очень серьезно. Заявление лекарки Настены о том, что рана не опасная и парень скоро поправится, Мишку не удовлетворило.
Однажды, выбрав щенка, из тех, кто еще не «попал под распределение», Мишка принес его Дмитрию и положил ему на грудь.
– Вот, Мить, подружку тебе принес. Извини, кобельков уже всех разобрали.
Митька придержал ладонью куда-то целенаправленно поползшего звереныша, погладил его, потеребил мягкие ушки, потом обхватил его ладонями, поднял к лицу и потерся о щенячью мордочку щекой.
– Спасибо, Минь.
– Как назовешь-то?
– Сестренкой.
В тот день Дмитрий впервые не просто поднялся с постели, а вышел из горницы, нашел в незнакомом ему доме кухню и попросил молока для щенка. Больше Митька с Сестренкой не расставался никогда, даже у Нинеи он сидел, держа щенка на коленях.
Визит к Нинее пошел на пользу. Уже на следующий день Дмитрий, впервые за все время, заговорил с Мишкой сам. Разговор этот Мишку здорово порадовал, потому что вопросы Митька задавал очень точные и деловые. Чувствовалось военное воспитание в приграничье, значительно менее спокойном, чем Погорынье.
Первые вопросы были о близости рубежа с Волынью, частоте и времени набегов, численности нападающих и способах охраны рубежа. Выслушав Мишкины ответы, Митька заявил, что половцев такой обороной не удержали бы – давным-давно на месте Ратного были бы обгорелые развалины. Сказано было не с укором или насмешкой – простая констатация факта.
В ответ на Мишкино возражение: «В лесах воюют иначе, чем в степи» – тут же начал расспрашивать о разнице. Потом заинтересовался статусом ратнинской сотни и заметно удивился, когда понял, что Киев, похоже, о сотне забыл, а Туров своей ее не считает. Да, в Переяславском княжестве, фактически служившем форпостом против степняков, такое было бы невозможно.
– Сколько у туровского князя своей дружины? Тысяча хоть есть?
– Не знаю, Мить, нет, пожалуй. В Турове – сотен пять-шесть. Князь Вячеслав Владимирович с собой из Смоленска привел, а до того у Брячислава Святополчича, может быть, и была сотня, а может, и нет. Теперь Брячислав вместе с братом Изяславом в Пинске живет. Вдвоем, наверно, сотни две имеют, да городское ополчение еще. В Клецке князь Вячеслав Ярославич. Сколько у него дружины, я не знаю, но много быть не может. Сколько-то воинов есть у посадников в Слуцке и других городках. Боярские дружины… Вместе – тысячи полторы-две, наверно, вряд ли больше трех. Еще ополчение можно собрать.
– И при таких малых силах целой сотней раскидываться? Не били вас как следует, страху не знаете.
– У переяславского князя больше?
– Три тысячи кованой рати. И каждый вольный муж по первому знаку за оружие взяться способен. И из Киева подмога быстро приходит. А киевский князь может и десять тысяч собрать. Не сразу, конечно.
«Да, в нынешней Европе, после развала империи Карла Великого, многотысячных армий нет. Три сотни викингов брали на щит такие города, как Гавр, Париж, Генуя. На Руси та же ситуация. Да и где взять людей? Сколько сейчас вообще населения? Миллион? Полтора? Вряд ли больше.
Где-то я читал, что во времена призвания варягов на территории будущей Руси проживало пятнадцать славянских племен или племенных союзов. Численность каждого из них определялось как «тьма», то есть десять тысяч. Оценка, конечно, очень приблизительная, но вряд ли общая численность достигала хотя бы четверти миллиона.
С тех пор прошло два с половиной века – десять поколений. Пять-семь детей в семье ЗДЕСЬ не редкость, а норма, но высокая детская смертность, войны, эпидемии, неурожай… Пожалуй, до двух миллионов не дотянет, хорошо, если полтора есть. И это на огромной территории – почти половине Европы. Прав Митька – сотней профессионалов, по нынешним временам, пренебрегать нельзя».
