То же самое и с учебным процессом. Сам Мишка с братьями, в свое время, получил от крутящегося болвана достаточно синяков, но чтобы на первом же подходе одному «курсанту» сломало мешочком с гравием нос, а другой, споткнувшись, выбил себе об столб передний зуб…
И еще одно яркое напоминание о ТОЙ жизни: партию из двенадцати самострелов, на которую Мишка так рассчитывал, нахально перехватила мать для своего «бабьего батальона». Такой подлянки от родной матери Мишка никак не ожидал.
Вот они — невидимые войны снабженцев. Со своими победами, поражениями, хитроумными комбинациями и балансированием на грани закона и уголовщины. Только сейчас Мишка не теоретически, а на практике понял, почему директора ценят хорошего снабженца больше, чем секретаршу «с ногами от ушей», сколь бы услужливой и умелой она ни была.
Положение, хоть топись. И деда теребить по каждому случаю не будешь, у того и так голова кругом — вовсю идут полевые работы.
Времени не хватало вообще ни на что, приходилось все больше и больше надеяться на десятников, а они все — такие разные. Демка, Роська, Петр, Первак, Дмитрий.
Знакомиться с Дмитрием и Артемием Мишке пришлось, практически, с нуля. В Турове общались только по поводу музыки, с глазу на глаз ни с кем, ни разу поговорить не пришлось, да Мишка и не собирался. А потом ребята лежали раненые, да и сам Мишка тоже шкандыбал на костылях, и занят был то одним, то другим — только и хватало, чтобы ежедневно заглянуть к раненым на несколько минут.
Дмитрий…
Дмитрия теперь и родная мать не узнала бы. Не повезло парню, тогда, на дороге из Княжьего погоста в Ратное, стрела лесовика ударила сбоку, вклинившись между лбом и металлическим наносником, кончик жала отломился, а оставшаяся зазубренная железяка наискось пробороздила мальчишке лоб, оставив на всю жизнь уродливый шрам с рваными краями.
Парнем Митька оказался мрачным и замкнутым, Мишка поначалу думал, что это последствия ранения, но Матвей объяснил, что Митька и в музыкантах был таким же, Своята даже хотел его выгнать за то, что парень его не очень-то и боялся, а при любом конфликте смотрел зверем, будто собирался кинуться и вцепиться зубами в горло.
О себе Дмитрий не желал рассказывать ничего, и вообще, на контакт шел очень неохотно. Пришлось, в первые же дни после переезда на базу, сводить его к Нинее. Там, под ласковое нинеино: «Рассказывай Митюша» — он поведал такое, что проняло даже волхву.
* * *
Родом Дмитрий был из небольшого городка в Переяславском княжестве, на самой границе Степи. Отец его был десятником в дружине боярина, которому принадлежал городок, а старший брат — отроком[1] в той же дружине. Были еще мать и сестра на выданье.
Мать ждала четвертого ребенка, когда случилась беда. Из степи, от кого-то из половецких родственников возвращался один из черниговских князей, в сопровождении свой дружины и отряда половцев. Дело, в общем-то, в тех местах обычное — черниговские князья активно роднились со степными ханами. В городок проезжих пустили переночевать, не то, чтобы без опаски, пограничье есть пограничье, но и не пустить было нельзя.
Дома в ту ночь ни отец, ни брат Дмитрия не ночевали — боярин проявлял бдительность, однако городок это не спасло. С чего все началось, так и осталось неизвестным, Митька проснулся от криков, звона оружия и зарева разгорающегося пожара. При описании последующих сцен, Нинее несколько раз пришлось успокаивать парня, а однажды, и самой утереть слезу.
На глазах у одиннадцатилетнего Митьки, ворвавшиеся в дом черниговцы, вспороли живот матери и скопом изнасиловали сестру. Мать оставили умирать в подожженном доме, а Митьку с сестрой выволокли на улицу и привязали к телеге, на которую складывали награбленное в митькином и соседних домах.
Потом, когда телегу с привязанными пленниками выводили из пылающего поселения, Митька увидел труп отца — с отсеченной правой рукой и пробитой грудью. Пожар разгорался быстро, грабители торопились выбраться за городские стены, а привязали Митьку небрежно, пареньку удалось отвязаться и в суматохе сбежать.
Через несколько дней Митьку подобрали дружинники переяславского князя, которые даже не сразу поверили, что все, о чем рассказал им мальчишка, творили не половцы, а «свои» — черниговцы. Дружинники доставили Дмитрия и еще нескольких спасшихся горожан в Переяславль, там его и подобрал Своята.
Нинея еще немного поворковала над Дмитрием:
— Все хорошо, Митюша, ты теперь среди своих, Мишаня тебе брат родной, ко мне заходи почаще…
А потом, в очередной раз, огорошила Мишку:
— Любят тебя Светлые Боги… и Христос, наверно, тоже. И я бы не сразу догадалась, что ему нужно, а ты даже и не думая, все, как надо, сделал. Эх, был бы ты девкой…
Насчет того, что Мишка не думал, Нинея ошиблась. То, что раненый в голову парень целыми днями лежит, уставясь в потолок и никак не поддается на попытки его разговорить, лишь односложно отвечая на вопросы (да и то не на все) Мишку тревожило очень серьезно. Заявление лекарки Настены о том, что рана не опасная и парень скоро поправится, Мишку не удовлетворило.
Однажды, выбрав щенка, из тех, кто еще не «попал под распределение», Мишка принес его Дмитрию и положил ему на грудь.
— Вот, Мить, подружку тебе принес. Извини, кобельков уже всех разобрали.
Митька придержал ладонью куда-то целенаправленно поползшего звереныша, погладил его, потеребил мягкие ушки, потом обхватил его ладонями, поднял к лицу и потерся о щенячью мордочку щекой.
— Спасибо, Минь.
— Как назовешь-то?
— Сестренкой.
В тот день Дмитрий впервые не просто поднялся с постели, а вышел из горницы, нашел в незнакомом ему доме кухню и попросил молока для щенка. Больше Митька с Сестренкой не расставался никогда, даже у Нинеи он сидел, держа щенка на коленях.
Визит к Нинее пошел на пользу. Уже на следующий день, Дмитрий, впервые за все время заговорил с Мишкой сам. Разговор этот Мишку здорово порадовал, потому, что вопросы Митька задавал очень точные и деловые. Чувствовалось военное воспитание в приграничье, значительно менее спокойном, чем Погорынье.
Первые вопросы были о близости рубежа с Волынью, частоте и времени набегов, численности нападающих и способах охраны рубежа. Выслушав мишкины ответы, Митька заявил, что половцев такой обороной не удержали бы — давным-давно на месте Ратного были бы обгорелые развалины. Сказано было не с укором или насмешкой — простая констатация факта.
В ответ на мишкино возражение: «в лесах воюют иначе, чем в степи» — тут же начал расспрашивать о разнице. Потом заинтересовался статусом ратнинской сотни и заметно удивился, когда понял, что Киев, похоже, о сотне забыл, а Туров своей ее не считает. Да, в Переяславском княжестве, фактически служившем форпостом против степняков, такое было бы невозможно.
