Да и вообще много интересного. Только поблизости от станций метро уже все разграблено диггерами и гнильщиками, продано, перепродано, изношено и съедено.
Но один пост, видимо, где-то затерялся. И там, судя по шлемам, был танк.
Навстречу Ивану выступил человек в черной шинели.
— Иван Данилыч, рад видеть, — он протянул руку.
— Взаимно, — сказал Иван, откровенно разглядывая незнакомца. Так вот ты какой, каплей Кмициц, про которого говорил Сазон. Приятное волевое лицо, слегка восточные черты, темные глаза, русые волосы.
— Все готово. Лодки ждут, — сказал Кмициц. — Сколько у вас людей?
— У меня пятеро, — Иван хмыкнул. — Диггеры. У Кулагина, — он мотнул головой: там, сзади. — Тридцать один.
Кмициц кивнул.
— Обернемся в два захода. Прошу на борт.
Лодки прошли по узкому коридору вдоль столбов. Кое-где были привязаны лампы, освещавшие черную, словно нефтяную воду. От воды шел резкий, выворачивающий желудок, запах аммиака. Иван опустил весло в воду и плавно повел — и раз. И два… черт! Прихватило под ребрами. Стало трудно дышать, и все вокруг словно отдалилось.
Туннель начал заваливаться набок.
— Держи его! Дер… да держи ты его, наконец! — отдаленные голоса. Словно он куда-то бежал.
Очнулся Иван от странного ощущения спокойствия. Они плыли по туннелю между заросших путевых столбов, сделанных, видимо, из станционных шпал. Белесые пятна грибов на влажном дереве казались неопрятными.
Дальше туннель выходил к платформе. Нижняя Адмиралтейская — недостроенная станция, там даже отделку только-только собирались делать, когда все началось. Станция закрытого типа, как и Василеостровская. Только размерами побольше. Ну и зарыта на сорок метров глубже.
— Миша, — окликнул он Кузнецова, почему-то оказавшегося в одной с ним лодке. — Где все?
— Все? — Миша вдруг улыбнулся. Какой-то совершенно чужой, растягивающейся, словно каучук, улыбкой. — Все умерли, командир. Обвал случился в туннеле, тебя завалило. А все остальные погибли.
— И ты?
— И я, командир, — согласился Кузнецов. — Ты что-нибудь помнишь?
— У нас украли генератор…
Чужой, незнакомый Миша засмеялся. Лающий смех, в котором грохотало ржавое железо и падали черные птицы, пошел отражаться от тюбингов, от темной воды, улетел вдаль, в обе стороны туннеля. И где-то вдали, совсем далеко, Иван услышал, как глухо и страшно смеется еще один чужой Миша.
— Нет, командир, — сказал чужой Миша, который сидел рядом. — Это тебе привиделось.
— То есть… — Иван помолчал. — Генератор у нас не крали?
— Нет.
— А Ефиминюк?
Чужой Миша покачал головой:
— Единственные мертвые люди здесь — это ты и я, командир. Извини. Карбид на Приморской… помнишь?
Иван подался вперед:
— Ацетилена было слишком много?
— Нет, — сказал чужой Миша. — Ацетилена было достаточно. Ты уничтожил тварь. Но ты забыл про потолок, командир. Он держался на соплях. Потолок обвалился, и тебя накрыло. Так бывает. Мне очень жаль.
Иван обдумал ситуацию.
— Я мертв? — спросил он наконец.
— Не совсем. На самом деле ты сейчас лежишь под завалом, но еще жив. Скоро кислород перестанет поступать к мозгу и ты умрешь окончательно. На самом деле, — чужой Миша улыбнулся. — Он уже перестает. То, что ты сейчас видишь — это умирание твоих мозговых клеток. Меня на самом деле здесь нет. Есть кислородная смерть твоего мозга, командир. Все это длится доли секунды.
— Таня? Что с ней?
— С ней все будет в порядке, — сказал чужой Миша. — Она оплачет тебя и скоро выйдет замуж.
— За кого?
Чужой Миша поднял брови, посмотрел на Ивана — в темных глазах таяли искорки.
— Ты действительно хочешь это знать?
— Да.
— Как хочешь. Нам осталась наносекунда. Это будет…
Что чужой Миша хотел сказать, Иван так и не узнал. Потому что вдруг проснулся по-настоящему.
Лежать было удобно. Кто-то подложил ему под голову свернутое одеяло. Пашка?
Иван полежал, сердце частило. Спокойно, велел он сердцу. Все будет хорошо. Всего лишь очередной глупый сон…
Они плыли между столбов. Лодки беззвучно резали чернильную, плотную как мокрый асфальт, воду.
Адмиралтейская-2 встретила их деловым гулом и — равнодушием, как ни странно. Ступая по бетонным ступеням, выщербленным, сбитым, затем по коридору — сбойка от нижней станции к верхней, Иван не мог избавиться от мысли, что все кончено. Мирная золотая пора миновала. Раньше семейное тушеночно-консервное будущее представлялось Ивану скучным до изжоги — мне-то оно зачем? Но теперь, когда беда встала перед носом — очень захотелось обратно. И чтобы опять впереди маячила долгая скучная жизнь…
За следующим поворотом оказалась гермодверь, часовой с помповым дробовиком выпрямился. Увидев Кмицица, выпрямился еще сильнее (хотя и так был как струна) и резко бросил ладонь к виску.
— Вольно, — сказал Кмициц.
Иван посмотрел на серое одеяние «адмиральца» и промолчал. Интересные у них тут порядки.
— Как доехали? — к ним шел Гречников, комендант Адмиралтейской, видимо, вызванный тем же часовым. — Представляете, ваши припасы еще не готовы! Что может быть хуже бардака на войне?
Пожали руки. Иван посмотрел в лицо Гречникова и подумал, что видит перед собой несчастного человека. Василеостровцы в общем-то тоже не блистали жизнерадостностью, но там было понятно, у людей генератор стибрили. А у этого-то что?
— Кто у вас за главного? — спросил Гречников.
— Я главный, — сказал Иван. Уточнил: — По разведке. А совсем главный… вот он, — кивком показал на Олега Кулагина.
Формально старшим все равно оставался Кулагин, но боевыми операциями командовать будет Иван — это было оговорено заранее…
Комендант кивнул.
Василеостровцы, и это было частью тайного соглашения, отправили на войну почти всех мужчин. Призывной возраст, тоскливо шутил Постышев, глядя на сборы. Четырнадцать-пятнадцать — это уже не дети. Это стратегический резерв станции.
— Добро пожаловать на Адмиралтейскую! — сказал Гречников.
Четыре человека… Толпа, блин, встречающих. Визиты к соседям обычно напоминали праздники — гуляют все. И подарки, выпивка и общее застолье и танцы. Но какие сейчас танцы?
Иван огляделся.
— Пожрать у вас где можно?
Гречников отмахнулся:
— Накормим. Не беспокойтесь. Пока располагайте людей на отдых, я распоряжусь…
* * *
Адмиралтейская поражала воображение. Иван думал, что уже привык — не раз ведь здесь бывал, но оказалось, что — не совсем. Все равно поразился, словно впервые приехал.
