Ростбиф шагов десять молчал, и Эней понял, что сказал не то.
— Хотеть, чтобы мы провалились, — ничего другого представить себе не можешь, падаван?[25]
Эней представил себе другое — и сжал губы в приступе мучительной тоски. В то, что все настолько плохо, верить не хотелось.
— Я дурак, дядя Миша. Вы, пожалуйста, не очень на меня сердитесь.
— Ты не дурак; Андрейша. — Ростбиф назвал его так же, как звал отец, и тоска пронзила горло. — Ты агнец, и всякое паскудство тебе приходит в голову в последнюю очередь. А я параноик. Мне оно приходит в голову в первую очередь. Надеюсь ошибиться. Очень надеюсь.
— Це знають навiть в яслах малi дiти, що лучче перебдiть, нiж недобдiти,[26] — хмыкнул Эней. — Но почему, дядя Миша?
Возле старинного пассажа «Биг-Бен» свернули с аллеи, взяли мороженое и двинулись в сторону башенки, копирующей лондонские часы. Начало XXI века, мода на повторение знаменитых зданий.
— Что вышло, когда мы убрали Литтенхайма и Шеффера? Два месяца толкотни наверху — и новый гауляйтер. Это стоило двух жизней и твоей аварии?
Да, тогда ему сильно повезло, что он вылетел с седла и что мотоцикл не взорвался, что шлем выдержал два первых, самых страшных удара о перегородку, что не треснул позвоночник… А дурак Штанце поломался так, что чуть не сел в инвалидную коляску. Но тогда казалось, что игра стоит свеч. Показать, что и они уязвимы. На каком бы уровне ни находились, какой бы ни окружали себя охраной… Что у них есть только один способ жить спокойно — если это называется «жить»: забраться поглубже в свои Цитадели и замуровать себя изнутри. Навсегда.
— По-моему, да. Моральный эффект.
— Я тебя умоляю. Моральный эффект… Оглянись.
Срезали путь через торговый пассаж, мимоходом проверив, нет ли хвоста. Его не было. «Оглянись» Ростбифа относилось, впрочем, не к хвосту, а к людям, снующим туда-сюда по хрустальным коридорам, наполняющим кафе на первом этаже и бутики — на втором, гуляющим анфиладой сувенирных и книжных лавок. Никому из них не было никакого дела до смерти предыдущего гауляйтера всея Германии, Италии и Австрии, высокого господина Отто фон Литтенхайма.
— И горе даже не в этом, — Ростбиф щелчком запулил упаковку от мороженого в мусорный бачок, — а в том, что информацию о системе охраны Литтенхайма нам слили. Кто? Я задавал штабу этот вопрос. Они не ответили.
— Варки жрут друг друга. Мы это всегда знали.
— А тебе хочется быть пешкой в их политических играх?
— Нет. Потому-то я в проекте «Крысолов».
— А проект «Крысолов» на данный момент — это ты, я и двое необстрелянных воробьев. Короче говоря, мне не нравится этот корабль, мне не нравится эта команда — мне вообще ничего не нравится.
— А почему мы тогда не отступим?
Ростбиф скосил на него глаза и промолчал.
— У вас есть план, дядя Миша?
— Аж два мешка… Краткосрочный — будем делать дело.
— Даже если нас все-таки спалили?
— Особенно если нас все-таки спалили.
Они миновали пассаж и вышли на проспект Чкалова. Всего в ста метрах громоздился глухой гранитный куб с неописуемым карнизом на фронтоне, с кургузыми колоннами и окнами-бойницами. Над головами прошелестел снитч — вокруг этого здания они летали всегда. Екатеринославская Цитадель. Самое уродливое здание Европы. Зеппи Унал, его зальцбургский механик в том деле с Литтенхаймом, клялся, что саарбрюккенский театр еще уродливее, но доказательств так и не предъявил.
— Проблема в том, что о пожаре не узнаешь, пока не загоришься. А когда загоришься, будет слишком поздно. Не приведи Юпитер, конечно, чтобы я оказался прав… но завтра ты работаешь не снайпером, а в ближнем контакте. И если что-то пойдет не так… Ворона нагадит в неположенном месте хотя бы… мы сворачиваем лавочку. Взрывпакеты рвутся — я стреляю, ты вступаешь в бой. Я не стреляю — ты смешиваешься с толпой и уходишь. И еще есть у меня одно предложение…
Эней недоуменно посмотрел на наставника и командира.
— Ты знаешь, что с Оксаной?
— Нет. — В горле снова зашевелилась проглоченная когда-то давным-давно колючка.
— С ней все в порядке, она замужем и живет здесь, на Северном. Не хочешь поехать и проведать?
Это было что-то неслыханное. Если группу направляли в родной город одного из участников, всякие контакты с родственниками — даже пойти посмотреть издалека — строжайше не рекомендовались. Предполагалось, что родня под наблюдением. Правда, побег Андрея семь лет назад был довольно спонтанным, и вроде удалось исчезнуть бесследно. Но чем черт не шутит.
— Не показывайся ей, конечно, — уточнил Ростбиф. — Просто убедись, что все хорошо. Сегодняшний вечер у тебя свободен.
От пассажа вниз вела широкая, как Ниагарский водопад, лестница, делившаяся на три потока — два выносили людей на улицу, третий впадал в метро. Эней и Ростбиф свернули в сквер.
«Значит, можем и не вернуться. И очень даже можем».
— Я написал пару-тройку писем, — продолжал Ростбиф. — Если все окончится благополучно — пожалуйста, вычисти свой почтовый ящик, не заглядывая в него, хорошо?
— А если нет? И я буду жив?
— Тогда наоборот. Вскрой ящик и поступай по своему усмотрению. Только не действуй сгоряча. Ты к этому склонен…
* * *
Малыш лет пяти радостно раскачивался на качелях. В нижней точке он приседал и выталкивал себя вместе с доской вверх, и на его мордашке ясно читались восторг и благоговейный страх полета.
В скверике гуляли пяток мам с детишками разного цвета и калибра, еще один малыш посапывал себе в синей коляске, давая маме возможность спокойно почитать. А у выхода из скверика на аллею сидел на скамейке коротко стриженный парень в кожаной куртке. Он молча и сосредоточенно наблюдал за гуляющими, то и дело заглядываясь на малыша на качелях и его мать.
Энею было больно смотреть на детей в этом возрасте — еще беспечных, еще не знающих, что им уготовано будущее мясного скота, кормовой базы… Что взрослые будут калечить их души, толкая делать карьеру, не желая вырастить агнца и потерять его молодым.
…Рослая полноватая молодая женщина смотрела на сына, явно разделяя его восторг. Из-за длинной косы она выглядела младше своих лет, да и одета была в джинсы и джинсовую же куртку. Она стала уже поглядывать на часы и, заметив наконец того, кого ждала, сказала сыну:
— Сашенька, папа приехал.
И еле успела придержать качели, потому что малыш, чуть притормозив раскачивающуюся доску, спрыгнул и побежал навстречу приятному молодому человеку в деловом костюме. Тот поймал его и закружил в воздухе.
