А вот кабинет Тараса выглядел непривычно. Высокие окна, из которых обычно открывался вид на замоскворецкие небоскребы, оказались плотно зашторенными. При этом горела единственная настольная лампа с зеленым абажуром. Вроде бы та самая, под которой любил прищучить буржуазию сам Владимир Ильич Ленин. Да еще мерцал огромный, во всю стену экранище, который наверняка понравился бы главному большевику, очень ценившему искусство кино. Только вот на экране показывали совсем не революционные агитки. Там светилось нечто другое. Схема родной нашей системы светилась. Но не евро-азиатской, а Солнечной. Куда там вождю мирового пролетариата! Подобные масштабы ему не снились.
Сам Тарас сидел под Ильичевой лампой и сердито выговаривал в столетнего возраста трубку:
— Меня не волнует предлог, выбирайте сами. Меня волнуют сроки. Валяйте под мою ответственность. Вы это умеете.
Тут он глянул в мою сторону.
— Володька, чего оторопел? Садись, не коси глазом. Скоро все поймешь.
Я сел и стал дожидаться понимания.
— Чего? Штрафные санкции? Хо! Отплатим их же дензнаками. Ин год ви траст… Причем, каждый год. Или врежем форс-мажором по западным обжорам. А что? Дешево. И очень порадует коммунистический электорат. Да, вот еще. Займи ты испанскую делегацию. Ну покажи им озеро. Сколько раз? Эге. Тогда… э, помнишь тот балет с девками на кладбище?
— А э… кладбище актуально? — промямлил кто-то в столетней трубке.
— Кладбище всегда актуально. И Чижикову на них напусти. Чего? Второй раз за месяц? Не-ет, я такие вещи не забываю. Пусть она мужа за этот, за нос водит. А от меня передай, что орден пуантами накроется! Второй степени.
Я непочтительно зевнул. Тарас еще долго мог гнать картину, пущать полканов и тесать пролетария. Требовалось чем-то себя занять на период капустника.
В кабинете находился немолодой генерал с узким лицом, печальными глазами и глубокими залысинами. Это и был Ваграм Суренович Туманян, верховный католикос всея военно-космической мощи России. То есть товарищ весьма знающий.
Я подсел сбоку, шепотом поздоровался, попросил ввести в курс дела. Генерал кивнул в сторону экрана и с легким акцентом сказал:
— Это лучше показывать, Владимир Петрович. Подождете?
— Ладно, потерплю, — сказал я.
И от нечего делать принялся строить догадки о том, что же за связь открылась между экспортом нефти, критическими днями примадонны Большого и околосолнечными просторами. Пришел к выводу, что дело в просторах. Верилось с трудом, сильно разило Голливудом, но другие объяснения получались еще менее приличными. Когда Инну Чижикову жертвуют испанцам, а она у нас такое же национальное достояние, как и нефть, только пахнет лучше, тогда все дело пахнет подозрительно.
Подозрение начало пухнуть после того, как Тарас взялся направо и налево отдавать распоряжения о срочных закупках в госрезерв. Чаще всего упоминались палатки, продовольствие, медикаменты, питьевая вода и дизельное топливо, — весьма красноречивая комбинация. Мало того, Верховный Главнокомандующий повелел, не считаясь с жертвами, выгнать тараканов из бомбоубежищ страны. Я сидел и трепетал.
Отзвонившись, Тарас потянулся, хрустнул позвонками, секунду мрачно смотрел в стол, а потом сказал:
— Ну, что ж, Ваграм Суренович.
— Повторить сначала? — спросил Туманян.
— Да, уж извините. Вот Владимира Петровича требуется в курс дела ввести. Ну и мне полезно еще разок вдуматься.
Генерал вынул из портфеля ноутбук и погладил сенсорную зону. На большом экране, изображавшем звездное небо, тут же появилась желтая стрелочка указателя.
Несколько суток назад один из наших разведывательных спутников столкнулся с микрометеором. Платформа потеряла ориентацию и начала вращаться. В результате вместо территории Сомали было получено несколько снимков космического пространства. Дежурный офицер проявил инициативу…
— К награде, — сказал Тарас.
— Слушаюсь. Вот это, — Туманян обвел указателем мелкое пятнышко в центре стенного экрана, — военными астрономами расценивается как неизвестное космическое тело. Скорее всего, блуждающий астероид. Естественно, мы начали его фотографировать сразу с нескольких спутников через определенные промежутки времени. Выяснилось, что относительно Земли объект движется со скоростью свыше тридцати четырех километров в секунду. Сегодня в восемь сорок пять по московскому времени удалось вычислить его орбиту. Сейчас мы с уверенностью можем сказать, что через сто тридцать шесть суток и девятнадцать часов неизвестное тело окажется примерно в том же самом месте, где будет находиться и наша планета. Вот, собственно, и все.
— Володя, у тебя есть вопросы? — зевая, спросил Тарас. Видимо, не выспался, гарант конституции.
У меня же сна не было ни в одном глазу.
— Помилуйте! Если я правильно понял, через сто тридцать шесть суток будет конец света?
— Да, в мае. Двадцать шестое число.
— А какова погрешность в расчетах?
— Плюс-минус двадцать пять тысяч километров, — сказал Туманян.
— Так это ж — два диаметра Земли. Быть может, мы разминемся?
— Маловероятно. При сближении Земля начнет притягивать к себе этот камень.
— Так. И какова его масса?
— Трудно сказать, далековато еще. Но астероид не очень крупный, вряд ли больше трех километров в поперечнике.
— Даже если и один километр, нам мало не покажется, — сказал Тарас. — Не так ли?
— Не покажется, Тарас Григорьевич.
На большом президентском экране вновь появилась схема Солнечной системы. Только на этот раз там был изображен слегка изогнутый пунктир, упирающийся в третью от Солнца планету.
— Почти прямое попадание, — сухим голосом сказал командующий космическими силами.
— Невероятно, — пробормотал я.
— Еще как вероятно. Семьдесят шесть процентов. Известно даже приблизительное место падения. Где-то в районе Исландии.
При этих словах Тарас кивнул и постучал пальцем по большому президентскому глобусу. Показал нам Исландию. Но мне все не верилось.
— А это не комета?
— Объект находится слишком близко от Солнца, — генерал кивнул на схему, — на таком расстоянии у кометы обязательно появляется газовый хвост. Но хвост отсутствует, даже признаков нет. Это твердое тело, Владимир Петрович. То есть астероид. Да и комета, откровенно говоря, была бы не многим лучше. У каждой кометы кроме хвоста есть еще и ядро. Даже если оно ледяное, бед получится много…
Потом мы замолчали. Я сидел оглушенный, Туманян — самоуглубленный, а Тарас барабанил пальцами по столу, была у него такая скверная привычка.
