Священник поднял висевший у него на шее образ аквилы, цепочка которого одновременно служила чётками. Каждая из бусин представляла собой обработанную костяшку пальцев имперского святого, поэтому подвеска одновременно являлась знаком положения отца Люмеона и могущественным символом веры.
— Именем Императора, я должен немедленно поговорить с канониссой Игнацией. Дело крайней важности.
Легкий наклон внушительного шлема крестоносца позволил понять, что она рассматривает Евангелину, съёжившуюся рядом с отцом Люмеоном. Какое-то время воительница не двигалась, и почтенный священник испугался, что она собирается зарубить их обоих.
Повинуясь неслышной команде, взрывозащитные двери за спиной защитницы веры отворились, будто расколотые ударом невидимой молнии. Опустив меч, воительница отступила в дымку, образовавшуюся из-за разницы в давлении внутри и снаружи врат.
Утерев лоб рукавом, отец Люмеон вновь потащил Евангелину за собой, зная, что к утру у него прибавится седых волос на висках.
Вой сирен оповещения заставил их остановиться на полушаге.
В бастионе-монастыре поднялась тревога.
— Уже началось… — выдохнул священник.
Грохот тяжелых сапог приближавшихся к ним воинов разнесся по коридору. Канонисса Игнация собирала своих бойцов.
Гробница IV оказалась под ударом врага.
Шла массовая эвакуация, и флотилии судов — лихтеров, круизных ковчегов, быстроходных яхт, клиперов и десантно-штурмовых кораблей — уносились с поверхности целыми стаями, словно мошки, спасающиеся от лесного пожара. Оставшимся на земле, тем, кто не обладал челноками, способными доставить их к висевшим на орбите звездолетам, предстояло убегать на своих двоих. Толпы людей запрудили дороги, некоторые из них жались друг к другу, ища поддержки, прочие кричали, требуя освободить проход. Хозяева немногочисленных пассажирских шагоходов или полугусеничных транспортников вскоре так же безнадежно застряли в давке, как и пешие беженцы. Отчаянные гудки их машин напоминали стоны обреченных на гибель.
— Полный хаос, — Цу’ган не смог удержаться от презрительной улыбки, блеснувшей на чёрном лице. Не темнокожем, но истинно чёрном, словно оникс, и таком же твердом. Алый шип бороды торчал из подбородка воина, словно указующий перст обвинителя, пока он наблюдал за толпой через одну из смотровых щелей «Неумолимого».
— Они хотят выжить, — глубокий голос Претора звучал спокойно, но его не мог заглушить даже рёв двигателей «Громового ястреба».
— Дорожить собственной жизнью — не такая уж большая слабость, — прибавил он, догадываясь, о чем думают остальные космодесантники.
Цу’ган повернулся, и скрытые сервоприводы терминаторской брони, жужжа и пощелкивая, помогли ему сместить громоздкое тело. Красные глаза воина пылали в сумраке отсека. Движения в тяжеловесном доспехе давались не без труда, но Цу’ган, превыше всего ценивший силу, оставался доволен возросшей мощью.
Он окинул взглядом остальных воинов отделения.
Анкар и Кай’ру стояли неподвижно, словно почетные стражи. Грав-фиксаторы пришлось расширить, чтобы застегнуть страховочное снаряжение на их могучих телах.
Гатиму, «копье», помазывал пеплом тяжелый огнемёт. Проведя широкую черту пальцем в латной перчатке, он изобразил на конце полосы голову змия. Стилизованный рисунок обозначал Калимара, создание, сраженное воином у подножия горы Смертного Огня, шкуру которого он теперь носил, словно мантию, на левом наплечнике. О, сколь собранно, сколь сосредоточенно вел себя Гатиму.
Претор, сержант отделения, ветеран более чем сотни кампаний и герой ордена. Не считая Цу’гана, он оставался единственным, кто ещё не надел шлем. На лице и голове Претора не было ни единого волоска, кожа сверкала, отполированная до зеркального блеска его жрецом-клеймовщиком. Шрамы на щеке и три платиновых штифта выслуги лет над левой бровью являлись знаками долгой, почетной службы, как и терминаторский доспех сержанта, украшенный изысканнее брони Цу’гана. Его пластины, отделанные мастером-оружейником, скрывались под геральдическими символами змиевых голов и позолоченных лавровых венков. Накидка из шкуры саламандры спускалась с плеч почти до самого пола.
Претор неласково глянул в ответ.
— Надень фиксаторы, брат. Не так уж долго осталось.
Повинуясь, Цу’ган занял свое место, по-прежнему находя непривычными ощущения от ходьбы в тактической дредноутской броне. Впрочем, он расслабился, как только опустились толстые металлические захваты, зафиксировав доспех магнитными замками.
Эти люди — сверхлюди — были его братьями. Не по крови, а по битве, и узы, скованные в кузне Вулкана, соединяли их крепче адамантия. Все они — Саламандры, Огнерожденные воины, и даже больше того. Братья принадлежали к Первой роте ордена, свидетельством чему служила их могучая броня и гордая геральдика на ней.
Все они — Огненные Змии.
Когда Претор наклонился вперед, выглядывая в смотровую щель, на его зелёный терминаторский доспех снаружи упал луч света, окрашивая броню в мрачно-лиловый цвет.
— Небо красное, словно кровь.
— И всё же мы бросаем вызов врагу, встречая прилив грудью, — Гатиму закончил ритуал и поднял голову, глядя на Цу’гана через безучастные линзы визора. Его шлем, украшенный зубами змиев, напоминал оскаленную пасть. — Расслабь мышцы, проделай несколько обычных предбоевых упражнений. Это поможет.
— Я готов, — отрезал Цу’ган, чуть быстрее, чем нужно.
— Ты ещё не закален, — в ровном голосе Гатиму не прозвучало и намека на оскорбление.
Цу’ган прикусил язык. Повернувшись к смотровой щели, он вновь увидел красное небо мира-святыни, заполненное плотными, насыщенными кровью облаками. Когда десантно-штурмовой корабль прорывался сквозь них, на корпусе оставались багровые пятна, а с краев фюзеляжа стекали клейкие телесные соки. Облака словно набрасывались на «Неумолимого», как и на суда беженцев, спасающихся от битвы в надежде обрести избавление на низкой орбите.
Вражеский флот уже начинал блокаду планеты. Противник намеревался вырезать все население этого мира, принеся славную жертву своему кровожадному владыке, и вскоре никому не удастся покинуть Гробницу IV живым. В такой обстановке миссия Саламандр приобретала определенную… срочность, которую Цу’ган прочувствовал ещё сильнее, выглянув наружу.
Горизонт пылал, озаряя кроваво-красным светом развалины храмов и кафедральных соборов. Горящие колокольни сгибались перед падением, словно сломанные пальцы, тянущиеся к земле. Груды трупов лежали в руинах обрушившихся мостов, и в небе сверкали отблески взрывов, признаки далеких воздушных боев.
