Беда пришла к юному лорду Генри, когда тот учился на третьем курсе колледжа. Юноша попал в скверную компанию, подружился с футбольными фанатами и во время драки на матче «Челси» — «Ливерпуль» получил бейсбольной битой по голове. Долго лежал в реанимации, успел всех здорово напугать, но выжил. Правда, повадился с тех пор часами медитировать перед пылающим камином. Тушил и разжигал растопку, наглядеться не мог на загадочное мерцание углей… В итоге юный пироман забросил учёбу, оставил колледж и, не слушая ни дядю Эндрю, ни своего врача, ни Робина Доктороу, поступил в пожарные. И уже через год получил по две серебряные полоски на погоны и белый шлем с жёлтым козырьком и парой чёрных полос, а такие регалии, видит Бог, за просто так не дают. Раскалённая добела звезда его карьеры стремительно восходила…
Удивительно ли, что именно Генри был приглашён в какую-то жутко секретную, занимающуюся чёрт знает чем организацию. Которая в итоге запичужила будущего барона Сент-Сауземптонского в Россию. В страну нехоженых лесов, сибирских клюквенных плантаций, коррупции и непроизносимого языка, выучить который умудрился только О'Нил… «А я, случаем, не ревную? — спросил себя совестливый Доктороу. — Ведь это я на самом деле должен был приникнуть к истокам… Хотя бы ради нашего мальчика…»
— Итак, движемся далее, господа. — Поверенный поправил очки, и в голосе его, деловитом и сухом, прорезались удовлетворённые нотки. — Эта часть завещания, джентльмены, касается непосредственно вас.
Добрый протестант Доктороу получил в наследство южное крыло замка, где был устроен тематический музей, дающий верный доход. Злокозненному же католику О’Нилу досталась северная сторона. С лабораторным корпусом, обсерваторией и библиотекой, содержащей исторические раритеты. Стало быть, теперь они, католик и протестант, являлись соседями. Вынужденными если не дружить, то хотя бы раскланиваться. Похоже, лорд Макгирс был не только физиком, но и дипломатом, причём с чисто английским чувством юмора.
Однако, как выяснилось, это были ещё цветочки.
— Здесь для вас пакеты, господа, — снова подал голос поверенный, строго, как учитель на учеников, посмотрел на собравшихся. — Будем открывать их по очереди, господа, нож для вскрытия конвертов у меня только один.
Пакеты действительно представляли собой банальные конверты, на которых рукой покойного было начертано: «Вскрыть и прочитать сразу по оглашении завещания».
«Ну, похоже, начинаются сюрпризы». Доктороу ловко взрезал конверт, передал костяной ножичек О'Нилу, развернул хрустящий лист, повернул его к свету…
«Дорогой друг! Если это письмо у вас, значит, я уже нахожусь в другом, быть может лучшем, мире. Приношу вам сердечную благодарность за всё, что вы для меня сделали, и напоследок прошу исполнить ещё одну мою просьбу. Крепко обнимитесь с профессором О’Нилом! Со всей возможной искренностью пожмите ему руку и окажите ему всемерную поддержку в деле немедленной доставки профессору Наливайко конфиденциального и чрезвычайно важного пакета. Да поможет вам Бог!»
«Господи прости, только мне поездки в Россию и не хватало. — Доктороу невольно вспомнил, как звонил в ночь смерти лорда этому самому Наливайко, горестно вздохнул, ощутил лёгкое удушье и кинул быстрый взгляд в сторону читающего О'Нила. — Да ещё… с этим Кухулином!»
О'Нил вдруг вскинул глаза. До оторопи голубые, полные скорби и блестящие от влаги.
— Сэр, — горько улыбнулся «Кухулин» и с чувством посмотрел на Доктороу, — вы, вероятно, прочитали точно то же самое, что и я, и на душе у вас так же тяжело. Время бросать друг в друга камни прошло. Настало время собирать их и строить дорогу. А с добрым попутчиком она всегда шире и прямее…
Очень трогательно сказал, душевно, без рисовки. И нисколько он не был похож ни на громилу из сельской ватаги, ни на бомбиста из ИРА.
— Праведные слова вы молвите, сэр. — Доктороу почувствовал горький стыд за помыслы, недостойные джентльмена. — Мир, пусть даже и худой, всегда лучше хорошей ссоры. Вашу руку, сэр! Лорд Эндрю смотрит на нас с небес!
Так, не отрывая влажных глаз, чувствуя смущение и раскаяние, джентльмены встали, обнялись, крепко пожали друг другу руки, и Доктороу, у которого свалился с души огромный камень, как-то нечаянно спросил:
— А кто он такой, этот ваш профессор Наливайко? Я говорил с ним, но я его совершенно не знаю. Что в нём такого особенного?
И действительно, что? Лорд Эндрю, умирая, заклинал немедленно дать знать этому человеку, а теперь вот надо ещё дьявол знает куда тащить ему секретный пакет. А ведь профессор Наливайко даже, помнится, не удосужился прибыть на похороны. Странно!
— Спрашиваете, что особенного в профессоре Наливайко? — переспросил О’Нил, словно не понимая, как можно задавать такой наивный вопрос. — Это учёный совершенно исключительного калибра. Поразительно талантливый и самобытный. Гений современного эксперимента. Я бы смело назвал его русским Резерфордом[10]. В длинной очереди за Нобелевской премией он по праву должен стоять первым!
Сказал и отвернулся, порывисто вздохнул, взъерошил пятернёй шевелюру. Наверное, оттого, что о нём самом подобное сказали бы очень немногие. Ну кто будет печатать научную статью, если к ней приложил руку профессор О’Нил? Смутьян и ниспровергатель устоев, сделавший себе имя не столько собственными исследованиями, сколько блистательной критикой чужих достижений…
— Что вы говорите! Русский Резерфорд? — удивился Доктороу, но к более подробным расспросам приступить не успел, ибо в это время вновь подал голос поверенный.
— Мы ещё не закончили, господа. Прошу садиться.
Скомкал шёлковый платок, подождал, пока не усядутся джентльмены, и вытащил объёмистый, плотной бумаги пакет. На обёртке почерком лорда Эндрю крупно значилось: «Сэру Василию Наливайко лично».
Чёрная Мамба
Дождь над Центральным парком
Мамба потянулась так, что захрустели кости, с уханьем зевнула и поднялась с постели, едва не сбросив на пол большую чёрно-жёлтую змею паму, пригревшуюся у тела.
— Прости, девочка… Мамочка не нарочно.
Бесцельно, ещё не совсем проснувшись, Мамба прошлёпала по комнате и остановилась у окна, задумчиво почёсывая ягодицы.
Видели бы сейчас её скульпторы! Особенно афроамериканские, воспевающие красоту и величие чёрного тела! Вот она, вот она воистину, праматерь Чёрная Африка, чей образ вы тщитесь запечатлеть в базальте и диабазе!..
Внизу уныло зеленел мокрый от дождя Центральный парк. Холодные капли хлестали по стёклам фешенебельных квартир, за которыми, возможно, точно так же нагишом стояли сейчас Мадонна, Вуди Аллен и даже призрак Джона Леннона… Только Мамба думала сейчас совсем не о них. Сон был ещё свежим, и, глядя на одинокого бегуна, огибавшего рябой от капель пруд имени Жаклин Кеннеди, бывшая жрица мысленно перебирала приснившееся.
