«Диктатор» отца последней, третьей модификации с улучшенным защитным слоем-краской «Продиджи» выдерживал два прямых попадания из пушки «Рельса М3». Но здесь было четыре. Два из «Рельсы» и два из пушки «Шафт». При этом «Дик» был уже поврежден более чем наполовину и не успел восстановиться. Выстрелы из «Шафта» расплавили композитную броню танка, как огонь зажигалки восковую свечу, а совокупной мощности двух «Рельс» хватило, чтобы пробить заодно защитную капсулу и добраться до живого танкиста Виктора Шальнева.
Возможно, будь на нем последняя разработка танковых оружейников – скаф-костюм «Латник-4», он бы выжил. Но отец вообще не жаловал современные скаф-костюмы, утверждая, что настоящему танкисту они только мешают.
– Пойми, сынок, – говорил он не раз сыну. – Главная защита танкиста – это его умение побеждать. А за счет чего в первую очередь достигается победа?
– За счет скорости, маневра и точности огня! – привычно отвечал Олег.
– Верно. А для этого я должен чувствовать себя легко и свободно. И чувствовать машину как продолжение самого себя. Это первое. Второе: скаф-костюм на подсознательном уровне дает ложное чувство защищенности. В нем танкист ведет бой не так осторожно и продуманно, как без оного. А значит, допускает больше ошибок, из-за которых в конце концов и проигрывает. Поэтому нет ничего лучше старого доброго комби[2] из тройного меташелка. В таком твой дед Иван Смерть-Войну прошел, не считая мелких конфликтов, и жив остался. Да и я не первый год в нем играю и пока не жаловался.
Справедливости ради надо заметить, что дед Иван не поддерживал сына в данном вопросе.
– Дурак ты, Витька, – ворчал он. – Мы в комби воевали, потому что ничего другого не было. «Ложное чувство защищенности»… Ерунда это все, глупые рассуждения. Нарвешься когда-нибудь, да поздно будет вспоминать. Жену бы хоть пожалел да детей.
– А я что делаю? – удивлялся отец. – Если б я их не жалел, жили бы в нищете. Не переживай, батя, все будет путем. Не отлита еще та «Рельса», которая меня сожжет.
Вот и отлили. Да не одну, а сразу две. Плюс два «Шафта».
Отец был еще жив, когда мама и Олег примчались в больницу.
– Надежды нет, – сказал врач. – Извините, но я всегда говорю прямо.
Безысходность была в том, что сказал это не дежурный хирург с набором унылых ремесленных навыков, а известный на весь игровой мир «КТО» Тимур Александрович Дикий по кличке Франкенштейн. Врач от бога, не раз вытаскивавший с того света раненных в игровых боях танкистов. Авторитет Франкенштейна был не то чтобы непререкаем – абсолютен, и уважение, которым пользовался он в среде танкистов и членов их семей, было сравнимо с уважением к жизни и смерти как таковым. В том случае, конечно, если танкисту вообще доступно чувство уважения, потому что кое у кого в силу различных причин оно отсутствовало начисто. Но даже эти беспредельщики вынуждены были вести себя в общении с Диким смирно. Просто в силу инстинкта самосохранения. Сегодня ты продемонстрируешь врачу свой необузданный характер и немереную крутизну, а завтра попадешь к нему на операционный стол.
И что тогда?
Да, известно, что Франкенштейн всех штопает одинаково, без различия игровых рангов и какого бы то ни было статуса или характера. Бывали даже – и не раз! – случаи, когда он спасал и ставил танкиста на ноги бесплатно. Отдашь, мол, когда заработаешь. Но. Вдруг он увидит тебя на столе в своей операционной, вспомнит, что ты намедни испортил ему своим беспримерным хамством настроение, и его рука дрогнет сама по себе, без всякого умысла? Нет уж, ну ее, эту крутизну, на фиг!
– Тимур Александрович, – громко прошептала мама. – Любые деньги, Тимур Александрович. Я квартиру продам, у нас еще есть сбережения…
– Не надо ничего продавать, – сказал Франкенштейн просто. – И сбережения тоже оставьте, они вам теперь пригодятся. Ему осталось жить два часа. Увы. Это только аватар можно заменить, а убитого человека не воскресить, на это способен лишь Господь. А вашего мужа и отца, считайте, убили. То, что он еще дышит и в сознании, уже есть чудо. Но продлится оно недолго.
– Так он в сознании?
– Да.
– Я… мы с детьми можем его увидеть и с ним поговорить?
– Можете. Даже остаться с ним до самого конца можете. Мало того, я бы советовал вам остаться с ним до самого конца. Это облегчает человеку уход, я знаю.
И они остались. До самой последней минуты, когда Олег увидел во внезапно расширившихся глазах отца – ресниц и бровей не было, они сгорели – то самое Небо, на которое рано или поздно отправляются все настоящие танкисты и просто хорошие люди.
– Шалый!
Олег вздрогнул и обернулся.
Ясно, кто бы сомневался! Мишка Рябов по кличке Ряба – дружок закадычный с первого класса и до сегодняшнего горького дня. Уходя сюда, к полузаброшенной карте Песочнице в бывшем саду «Эрмитаж», Олег надеялся побыть один. Это на поверхности души. А в глубине ее знал, что Мишка все равно его найдет. Он такой – верный. В работе подсобит, в беде не оставит, в радости и забаве поучаствует. Настоящий друг. Или бро, как иногда говорят танкисты.
– Так и знал, что ты здесь. – Ряба уселся рядом, свесил, как Олег, ноги в пятиметровую глубину под ними. Верх пластмонолитовой стены, ограждающей карту, был недостаточно широк, чтобы, скажем, без риска немедленно свалиться вниз, кататься по нему на велосипеде. Но сидеть там было удобно и тепло. Особенно сейчас, когда стену нагрело майское, пока еще ласковое солнце.
Помолчали.
– Извини, я подумал, что нужно тебя найти, – сказал наконец Ряба. – Не должен человек быть один в такие минуты.
– Да ну? – покосился на друга Олег. – Ты-то откуда знаешь?
– Жизнь научила, – сообщил тот и, вздохнув, добавил: – Мама сказала. Пойди, говорит, найди Олега, побудь с ним. Я ей – «хорошо, мам, спасибо, сам хотел». Ну и пошел.
– А ты хотел?
– Хотел. Но как-то не решался. Трудно это, оказывается… не знаю, что сказать.
– И не говори, если трудно.
– Я и не говорю.
Мишка зачем-то оглянулся и, понизив голос, сказал:
– Выпить хочешь? У меня есть. Стырил из старых запасов деда.
Дед Мишки – ветеран, как и дед Олега, – покинул этот мир в прошлом году, к большому облегчению родни и соседей, ибо пил запоем и в этом состоянии был совершенно непереносим. Да и в трезвые дни назвать его милейшим и добрейшим человеком было трудно. Отец же Мишки ушел из дома девять лет назад и время от времени, примерно раз в год, сообщал сыну из разных концов земли, что он жив, скоро заработает кучу денег и устроит Мишкино будущее. Пока Мишка был маленький, то верил, что папка когда-нибудь действительно вернется или возьмет его к себе, но со временем детская вера сошла на нет и превратилась в устойчивую неприязнь к родителю. «Задолбал уже своей кучей денег, – говорил Мишка, получая от отца очередную весточку. – Будущее он мое устраивать собрался. Балабол». Мишкина мама за эти девять лет успела дважды побывать замужем, родила еще двоих детей – мальчика и девочку, но в семейной жизни не преуспела. На данный момент она опять находилась в поиске очередного спутника жизни, и дети ее, включая первенца Мишку, росли, словно бузина на Крутицком подворье в Москве, свободными, жизнерадостными и крепкими. Лишний раз подтверждая тезис о том, что не всегда детей необходимо регулярно воспитывать и уделять им внимание. Иногда они и сами собой вырастают прекрасными людьми.
