сторону лестницы. Мы обернулись — по полу растеклись черные лужицы. Дежурный пожал плечами, вздохнул:
— Как хотите, — и постучал в дверь.
— Да! — раздался властный голос командира батальона.
Леха отстранил Колю и шагнул в кабинет первым.
— Разрешите… — Он принял стойку «смирно» и, когда я застыл рядом, продолжил: — Разрешите представиться…
— Вольно. Процыв, ты чё там прячешься? — Комбат сидел в кресле за массивным Т-образным столом. Ростом командир под два метра, кулачищи у него огромные. Подковы гнет, сам видел. Скрипнуло сиденье, он оперся на подлокотник и вытянул шею.
Коля, буркнув положенное «разрешите», тоже вошел в кабинет.
Особист стоял к нам спиной и глазел в окно, скрестив руки на груди.
— Начальник особого отдела группировки улетит завтра. Подготовить спальное место, — приказал, комбат дежурному и взглянул на особиста: — Обед и ужин…
— Я как все, — отозвался подполковник, не оборачиваясь, — в столовую схожу, Сергей Николаевич.
— Понял? — Комбат посмотрел на Процыва.
— Так точно! — Коля взял под козырек. — Разрешите идти?
— Свободен.
Когда дверь захлопнулась, комбат подпер голову рукой и долго сидел молча. Особист хмыкнул:
— Смотри, чего творят, — и повернувшись к нам, кивнул в сторону окна. Непривычно он выглядел в полевой форме, я видел его только в повседневке, в кителе и брюках навыпуск.
Уловив за окном движение, я взглянул туда — на поле садились две вертушки. Это в такую-то погоду…
— На то и спецы, — произнес комбат. Особист кашлянул:
— Сергей Николевич, позволите?.. — Взял за спинку стул и придвинул к столу.
Этот подполковник всегда был вежлив, рассудителен, и навязанное литературой да кино мнение о том, что все особисты сволочи, никак не вязалось с его повадками, речью и тем, как он курировал наше дело. Выглядел он гораздо старше меня — лет сорок пять, может, больше. Встречались мы с ним часто, пока шло следствие. У меня сложилось впечатление, что мужик он толковый и, в отличие от следователей военной прокуратуры, которых сменилось аж трое за полгода, отнесся к нашей истории серьезно, без ухмылочек и недоверия…
Комбат сгреб со стола ключи и пачку сигарет, ухватил полевую сумку и встал.
— Захаров, что-то долго вы… — особист опять кашлянул, — добирались…
— Так нам борт не выделяли, — брякнул Леха. Комбат поравнялся с нами, показав напарнику кулачище, сказал:
— После беседы — в «строевую» за аттестатами, встанете на довольствие, получите оружие. В три часа на инструктаж к начальнику штаба, — и вышел из кабинета.
— Есть! — дружно ответили мы хлопнувшей двери.
Конвоя в коридоре не было, на первом этаже только наряд по штабу, комбат велит топать за оружием на склад РАВ, после прибыть для получения задачи — значит, отправят в Зону с глаз долой. Но начальник особо го отдела все же прилетел, чтобы поговорить… Странно как-то все.
Подполковник с минуту таращился в стену невидящим взглядом, потом сказал:
— Садитесь.
Мы скинули рюкзаки и уселись за стол напротив офицера. Он раскрыл полевую сумку, достал вдвое сложенный файл, развернул. Тронул пальцами тонкий, как волос, шрам на левой щеке и заговорил:
— Знакомец ваш объявился. Суток не прошло, как с вас сняли обвинения. Поэтому я здесь. — Он выдержал паузу. — Формально я должен вас вывезти под конвоем, дело пойдет на доследование… Чего скисли? Что, Захаров?
— Кто объявился? — спросил напарник.
— Давыдов. Показания я снимать с вас не стану — работа следователя. А вот разобраться, — подполковник качнул головой, — хочу.
Я покосился на Леху, тот с прищуром глядел на особиста.
— Да не смотри ты на меня так, Захаров, — спокойно произнес подполковник. — Вам знаешь тут сколько хлопот будет…
Он не договорил, и так ясно — нам ответ перед сослуживцами держать. Вот и решил комбат сплавить нас в Зону, убедил начальника особого отдела группировки, что так лучше.
— Дальше Зоны не пошлют, — заключил Леха.
— Верно. Вы подумайте оба. Вспомнить постарайтесь…
— Да что тут вспоминать? Поздно Давыдов объявился — где ж его мытарило столько времени? Какие к нам вопросы?
— Да вот… и я так думаю. Но объявился же.
А ведь подполковник не сказал, где обнаружили Давыдова, когда и при каких обстоятельствах, и вообще — взяли его или нет. И чего Леха на рожон лезет?
Я двинул ногой напарника по бедру, громко получилось — грязная подошва шаркнула по полу.
Подполковник усмехнулся, но вдруг скривился, тронул шрам на щеке. Поднялся из-за стола и шагнул к окну.
Леха тоже встал, шумно отодвинув стул.
— Разрешите идти?
— Свободен, — сухо сказал подполковник, не оборачиваясь.
Напарник взглянул на меня, поднял бровь.
— Разрешите личный вопрос? — Я тоже поднялся.
— Разрешаю.
— Откуда у вас шрам?
Особист удивленно повернулся, окинул меня взглядом. Я думал, сейчас пошлет не в меру любопытного военстала куда подальше, но он все же ответил:
— В Зоне еще в две тысячи девятом с контролером столкнулся, только тогда называли их не так, а по-научному… С тех пор путь туда для меня… Даже к Периметру приблизиться не могу — зубы от боли сводит. У тебя, Захаров, в башке безделушка электронная… — неожиданно переключился подполковник на Леху. — Знаю, что никчемная уже, поэтому и сказал, что безделушка. Ты вот контролеров и прочих тварей, ментально на тебя воздействующих, не боишься. А я…
Леха молча глядел на него. Подполковник заключил:
— Увы. Я даже завидую вам слегка.
Вот как, боевой офицер, значит. Чего я в душу к человеку полез? Подполковник курировал наше дело не спустя рукава — в друзья не набивался, но и надменно себя не вел, просто хотел во всем разобраться. Леха с его чипом в голове для группировки мог бы со временем незаменимым бойцом стать. Напарника моего пси-воздействие не берет из-за чипа, а особист в Зону мечтает снова вернуться. Но контролер его пометил — и теперь он к Периметру приблизиться не может. Хочет снять «проклятье» мутанта. Наверное, надеется, что и ему в голову чип прошьют или какое другое устройство, беречь моего напарника станет. Но я точно знаю: если Леха почует, что башку его вскрыть захотят для опытов, — свалит за Периметр, ищи ветра в поле.
Подполковник отвернулся. Выбил пальцами дробь о подоконник.
— Разрешите идти? — спросил я.
— Свободны.
* * *
По дороге к складам вооружения мы с Лехой разругались.
— Да пойми ты, Костя! Я ему нужен только как инструмент… для опытов.
