– Так вот смотри, Александр Иваныч…
В парадном мундире от венского портного и при кавалерии, я без стука распахнул дверь земской избы. Правда, не ногой – нога еще болела. Ландрат Рогожников, исполнявший прежнюю воеводскую должность, встретил гостя с должным почтением и явной опаской, но сдаваться на дискрецию не спешил. На своей почве приказные стоят потверже, чем заезжий генерал.
– Давай-ка, приятель, зови того, кто с моей деревни подворное правит. Староста в возке сидит, пусть сосчитаются. Невместно мне в недоимщиках перед казной ходить!
Бегающие на бледной прыщавой роже глазки выдавали явившегося ярыжку головой; однако вырвать у такого зажатые деньги – все равно что у голодной собаки кость. Пока по башке не стукнешь, не отпустит.
– Господин генерал, у нас все по указам делается! Изволите знать, когда бы я подать взял – сразу бы квитанцию, сиречь отпуск, за то выдал. Обидно, что мужику вы изволите давать больше веры, чем Его Царского Величества служителю…
– Да врет же он, Александр Иваныч! Никаких фитанциев нам сроду не давывали, а денежки за тот год я сам ему в руки вложил, Господь свидетель!
– Ей-богу, господин генерал, ничего сей крестьянин не платил, видно, сам присвоил, тать! Он…
– А ну-ка, постой! Да помолчи, я сказал! Ты, Егор, тоже! Божбу все слышали?! Ландрат, слышал?
Все с недоумением уставились на меня.
– Указ двести третьего года о ложной божбе не забыли еще? Аще кто имя Господне поминает всуе и клянется ложно… Если двое друг против друга побожились – пытать обоих, пока правды не доведаешь, и тому, кто солгал, язык клещами вырвать! У вас палач есть? Сюда его!
Верный Егор с ужасом уставился на хозяина, готового положить его под кнут – но приказный сообразил быстрее. Устоять ему, с нежной кожей, на пытке против жилистого и смолоду битого мужика никак невозможно, прав или не прав. Он бухнулся лбом в немытый пол:
– Все отдам, только помилуйте! Повинную голову меч не сечет, не надо палача!
– Деньги где? Говори, где деньги, собака!
У лихоимца хватило хитрости вымолить себе прощение, да я и не настаивал на жестоких мерах. Врага не обязательно уничтожать, достаточно принудить к капитуляции. Через полчаса он, весь в слезах, откопал в нужнике под порогом горшок с серебром. Рогожников, если и состоял с ним в доле, ни единым жестом себя не выдал. Не пойман – не вор. Теперь можно было вспомнить о соседе.
– Поскольку ты говоришь, что здесь недавно, я тебя, ландрат, за твоих людей не виню. В податях сосчитались, и ладно. Скажи лучше, почему у тебя нетчик по уезду так вольно разгуливает и явным разбоем промышляет? Он что, чей-то брат или сват?
– Так, ваше сиятельство, у меня на весь уезд – дюжина инвалидов, а непокорства много в народе: везде не успеть!
– А везде и не надо. Одного такого скрути – сразу увидишь, как у других непокорства убудет. Построй своих инвалидов на площади.
Сделав инспекцию уездному войску во главе с капралом, я отвел его в кузницу исправлять мушкеты и трудился над этим до темноты, сменив золоченое великолепие мундира на какую-то рванину. Давно не отдыхал так душевно! На следующее утро небольшой отряд, вместе с самим уездным начальником, отправился штурмовать деревню Глуздово, логово здешнего «барона-разбойника». Я присоединился к нему с осмелевшими бекташевскими мужиками.
Европейцу может показаться невероятным, что в нашем веке в христианской стране землевладелец отстаивает свои права, как во времена Хлодвига. Что ж делать?! Ни земельного кадастра, ни даже элементарных межевых планов Россия не имела. Границы между владениями в лучшем случае указывались в купчих грамотах словесно, а то и предоставлялись памяти стариков.
Часто приходится слышать мнение, что незачем объяснять солдатам причины войн – достаточно, если они сражаются за веру и государя, а высокая политика мужицкому уму недоступна. Вздор! По крайней мере, смысл территориальных тяжеб крестьянину внятен и близок. Война за землю! В любом медвежьем углу найдется клочок, из-за которого жители соседних деревень поколениями ломают друг другу носы и вышибают зубы. Дети с малолетства растут в убеждении, что дело того стоит, а ежели дать потачку соперникам – они мигом отхватят угодья по самые огороды. Те же понятия переносятся на государство. В бой с иноземцами солдат ведет царь, а в споре с соседями за леса и сенокосы естественный вождь – помещик. Дворянский интерес и мужицкий в чем-то другом могут расходиться, здесь же полностью совпадают.
Вражеская деревня не отвечала своему названию, быв построена хаотично, безо всякого ума. Толпа жителей с топорами и вилами вышла встречать неприятеля на середину дороги. Не бывший никогда в баталии Рогожников замешкался. Я вышел вперед, инвалиды – за мною в линию. Из них половина попробовала шведской войны.
– Что вашего владельца не видно? Али струсил? За крестьянские спины прячется? Сюда его давай, сам уездный начальник к нему приехал! – Я вытащил оробевшего ландрата на переговоры. Набравшись смелости, он призвал жителей к покорности именем государя, но те угрюмо молчали. Зато вдруг загалдели бекташевские, у меня за спиной. От леса, из-за дальних овинов, скакала на нас дюжина конников; над головой передового взблескивало лезвие сабли.
Крестьяне мои сыпанули по сторонам через плетни. Инвалиды, слава богу, держались и слушали начальство. Боевому генералу потерпеть конфузию от уездного дебошана – позор всеконечный, до смерти из дерьма не вылезти.
– Стрелять в лошадей только по моей команде! Целься…
Всадники подскакали шагов на двадцать.
– Пали!
Ломая кости себе и наезднику, кувырнулась раненая лошадь. Другая заржала пронзительно и жалобно, в ужасе от того, что с ней сделали. Уцелевшие конники замялись, крутясь поодаль. Скакать прямо на стрелков – это, знаете ли, нужна выучка…
– Заряжай!
За рассеивающимся пороховым дымом обнаружился крепкий мордастый парень, отводящий душу черными словами над убитым конем.
– Вон! Вон он – Ванькя! – раздались крики. Приняв от денщика заряженную фузею, я сдал команду капралу и, пользуясь оружием вместо посоха, заковылял к своему противнику.
– Эй, любезный! Ну-ка, уймись! На государевых людей руку подымаешь!
– А-а-а… Су-у-уки! – Помещик нагнулся, подобрав валявшуюся на земле дедовскую саблю, и двинулся на меня. Похоже, он был пьян до беспамятства, но двигался ловко: бывают такие люди, у которых ум намного слабее членов. Всего разумней было его застрелить, но я зачем-то стал отбивать клинок багинетом. Со звериной силой ухватив фузею свободной рукой за ствол, мой противник отвел ее в сторону и снова замахнулся саблей. Не бросать же оружие! Вывернув ствол до касательной к вражьей щеке, я выстрелил. Оглушенный и опаленный пороховым огнем, Ванька отпрянул и тут же получил прикладом по уху – плашмя, как веслом. И еще раз. Только тогда очнувшиеся мужики бросились мне помогать.
