– Что я им должен был объяснить? – пожал плечами Фролов. – Что плеваться в прохожих нехорошо?
Владислав Петрович не нашелся с ответом. Было что-то странное в Сашином вопросе, но в то же время нечто откровенно правильное, лежащее на поверхности, но втоптанное в пыль обыденности несметной поступью поколений.
– Ну… – растерянно протянул следователь. – Все же принято сначала поговорить, разъяснить, и уж если не доходит, тогда в бубен. Вся система законности…
– Только не надо чушь пороть! – зло сверкнул глазами Фролов. – Система законности… Ты в ЭКО шел? Пойдем вместе, я хочу пулю поглядеть, заодно и поговорим по дороге.
– Ты что, от управы за мной шел?
– Ну! Заскочил к дежурному, он говорит, что ты минуту назад вышел в ЭКО. У меня к тебе пара дел есть, а тут эти ублюдки подвернулись…
Они вошли в густую тень тутовой аллеи и медленно двинулись в сторону моря, черные ягоды шелковицы расплющились на асфальте, собрав мух и пчел со всей округи.
– Видел я, как они тебе подвернулись… – скривился Владислав Петрович. – Эдак уж лучше под паровоз подвернуться, честное слово.
– Нет, ну ты отбрось заготовленные фразы, – перебил его Фролов. – Отбрось и попробуй сказать своими словами, что я им должен был объяснить.
– Ну… Я же говорю, хотя бы попробовал остановить словами!
– Да? И как это выглядело бы? Типа – мальчики, не надо плеваться в прохожих? Еще, блин, знаки развесьте в скверах. С перечеркнутым красной линией плевком на белом фоне. «Плеваться в прохожих запрещено»! Идиотизм… Плакаты развесьте, на троллейбусах напишите… Нельзя плеваться в людей, нельзя резать сиденья, бить фонари и кидаться яйцами с балконов. Думаешь, поможет? Напишешь «яйца», станут кидаться помидорами, напишешь и про помидоры, выдумают что-то еще, может, даже похуже.
– А ты в детстве не кидался яйцами с балкона?
– Кидался. И если бы не кидался, то не распинался бы сейчас перед тобой. Поверил бы старшему и более опытному. Но я кидался и помню, как дрожал от возможности разоблачения. И если бы мне тогда хорошо надрали задницу, то я это воспринял бы как должное наказание.
Владислав Петрович вспомнил, как задержанные подростки, бывшие такими крутыми на улицах, на допросах заливались слезами и соплями, бегали по школам, выклянчивая положительные характеристики, водили сердобольных родителей, чтоб замолвили слово. Лишь бы отмазаться… И куда с них девается спесь? До чего же легко у них разухабистое «эй, старикан» превращается в «дяденька, я больше не буду».
– В чем-то ты прав… – усмехнулся следователь. – Я тоже выцарапывал в подъезде: «Владик + Света = Любовь» – и тоже боялся, что меня за этим застанут. Да, пожалуй не нужны слова, чтоб уяснить – портить стены нехорошо. Но я бы тогда не понял, если бы меня избили. Не понял бы и озлобился на всю жизнь.
– Это немного разные вещи… – уверенно сказал Саша. – Ты никого не унижал этим выцарапыванием. Тебя нужно было поймать за шиворот, дать банку краски, кисть и заставить выкрасить весь подъезд. Это бы помогло. Веришь?
– Пожалуй…
– Вот видишь! Твои действия не преследовали своей целью конкретно испортить стену, не было в тебе злого умысла. Хотелось писать, а бумаги под руками не было. Ты знал, что плохо царапать гвоздем, но очень уж хотелось показать, как ты любишь эту Свету. Вот и наказание для тебя должно было быть адекватным.
– Наказание всегда должно быть адекватным!
– Ой ли? – недобро сощурился Фролов. – На мой взгляд, адекватность наказания – это самая большая ошибка современного правосудия. Такое положение вещей формирует в душах людей, особенно не очень стойких, целую систему ценностей. Вроде ценников на рынке. Это зло я могу себе позволить, а это мне не по карману. Сорвать трубку с телефонного аппарата могу, это всего пятьдесят гривень штрафа, родители отбашляются, а вот избить своего преподавателя в ПТУ не могу, потому что за это могут вкатить пятнадцать суток – сидеть неохота. Легче сделать домашнее задание.
– Ну ты сказал… – искренне рассмеялся Владислав Петрович, сорвав с клумбы длинную травинку. – По-твоему, за разбитую трубку надо сажать в тюрьму?
– Нет… – без тени иронии ответил Фролов. – За это надо расстреливать. А еще лучше вешать публично,
– Ты давно у «психа» обследовался? – покрутил у виска следователь.
– Я там на постоянном учете, – отшутился Саша. – Вот давай ты попробуешь выбросить из головы вдолбленные тебе с детства «истины» и мы попробуем разобраться во всем этом непредвзято.
– Ну, – заинтересованно глянул на друга Владислав Петрович.
– Система наказаний, – начал Фролов, – стоит у нас на адекватности. Мелкое нарушение – нестрогое наказание, страшное преступление – государство и кровью руки замарать не боится. Верно?
Следователь согласно кивнул.
– Казалось бы, все логично и правильно. Но только на первый взгляд! Законодательство, творя законы, прикрывается таким понятием, как общественная опасность деяния. Чем выше опасность преступления для общества и государства, тем строже должно быть наказание. Вот с этим я согласен на все сто! Но именно этот принцип не соблюдается при адекватности наказаний.
– Сам себе противоречишь…
– Нетушки! Никакого противоречия нет, просто преступление само по себе является общественно опасным деянием.
– Но степень опасности разная, – ввернул Владислав Петрович. – Поэтому разная строгость наказания. Всё верно!
– Не перебивай, с мысли сбиваешь! Тогда скажем так, что общественно опасной является склонность к совершению преступлений.
– Это тоже учтено в законодательстве! – победно улыбнулся следователь. – Повторное совершение преступлений наказывается намного строже.
– Ты мне мысль не даешь выразить! – обиделся Фролов. – Можешь пять минут помолчать?
– Ну ладно, ладно, говори. А то лопнешь с натуги.
Они прошли по ступенькам и начали спускаться к морю по полого убегавшему вниз тротуару. Зелени вокруг становилось все больше и больше, а ласковый морской ветерок выгонял из парка засевшую в пятнах света жару.
Саша немного помолчал на ходу, собираясь с мыслями, и уже совсем спокойно сказал:
– Понимаешь, Владислав Петрович, преступления бывают очень разные. Ты это знаешь куда получше меня! И убийство убийству рознь, даже если не говорить о самообороне. Суд, конечно, учитывает все аспекты, по мере возможности, но не учитывает важнейшего – зачем, собственно, человек вообще убивает.
– Мотив, что ли?
– Трудно мне с тобой говорить! – вздохнул Саша. – Я как та собака – понимаю, а сказать не могу. Не хватает у меня юридического образования.
