Данное описание содержит много фактов, но опускает самый важный: для четырехсот миллионов человек Эней был Домом.
Солнце почти зашло. Золотые лучи ложились поперек равнины Антонина — бывшего морского дна, — превращая рощи и плантации в мозаику теней и зеленовато-голубых пятен, вспыхивая на зеркалах каналов и зажигая огнем туманную дымку, поднимавшуюся над солеными болотами. На востоке лучи солнца высвечивали пропасти и утесы — там древний Илионский Шельф вздымал многоярусные, изъеденные эрозией лабиринты пурпурных, розовых, охряных, желто-коричневых утесов к королевской мантии ярко-синего неба. Дальняя луна — Лавиния — выглядела как холодный небольшой рожок, подвешенный над этим горным массивом.
Ветер тоже был холоден. Его свист сливался с отдаленным шумом водопада, со стуком копыт, звоном и поскрипыванием упряжи коней, осторожно ступавших по крутой каменистой тропе. Это были лошади энейской породы — косматые, поджарые. Их побежка, выработанная в условиях сравнительно невысокой силы тяжести, казалась более медленной, чем была на самом деле.
На передней ехал Хью Мак-Кормак. Его сопровождали трое сыновей от первой жены. Предлогом для их поездки служила охота на волкопауков, но добычи не было, что никак не отражалось на настроении всадников. На самом же деле им просто хотелось побыть вместе и поскакать по этим обширным пространствам, которые издавна находились во владении их рода. Другого такого шанса у них могло и не быть.
Небо прочертили широко распахнутые крылья вулча. Джон вскинул ружье. Отец повернул к нему лицо.
— Не надо, — сказал, он. — Пусть живет.
— Прибережем смерть для терран, а? — спросил Боб. В свои девять (шестнадцать стандартных) лет он был поражен внезапным открытием, что его Вселенная далеко не так проста, как преподавали в школе.
«Ничего, он быстро повзрослеет, — подумал Мак-Кормак. — Хороший мальчуган. И остальные тоже. Да и сестры не хуже. Иначе и быть не может, если их матерью была Рамона».
— Я вообще не люблю убивать кого-либо без нужды, — сказал он. — Даже война не для этого.
— Ну, не знаю, — вмешался Колин — самый старший. Так как в дальнейшем он должен был стать Архонтом Илиона, семейный обычай мешал ему пойти на военную службу. Сам Хью Мак-Кормак унаследовал этот титул после смерти старшего брата, который попал в песчаную бурю и умер бездетным. Возможно, планетологические исследования Колина в системе Вергилия не удовлетворяли его врожденной любознательности. — Тебя не было тут, отец, когда волна революции докатилась до Нового Рима. Но я видел толпы самых добродушных обыкновенных граждан, которые охотились на прихвостней Снелунда из политической полиции, хватали их, подвешивали за руки и забивали до смерти. И все считали, что так и надо. Мне и сейчас так кажется, как вспомню, что они тут творили.
— И сам Снелунд подохнет так же, если я его поймаю! — с пылом заявил Джон.
— Нет! — рявкнул Мак-Кормак. — Вы не должны опускаться до его уровня. Он будет убит так же просто, как мы убиваем бешеных собак. А его прислужников мы станем судить справедливым судом. Существуют же разные степени виновности!
— Если, конечно, нам удастся выловить этих вшей, — пробормотал Боб.
Мак-Кормак невольно подумал о том множестве солнц и миров, среди которых прошла его жизнь, и сказал:
— Вполне возможно, что большинству удастся бежать. Ну и что? У нас найдутся дела поважнее, нежели месть.
Некоторое время они ехали молча. Тропа вывела их на одно из степных плато, где слилась с мощеной дорогой, ведущей к Виндхоуму. Почвы тут были мощные, смытые с окружающих высот, и растительность процветала, резко контрастируя с редкими карликовыми кустарниками на эродированных склонах. Трава одевала землю почти так же плотно, как культурные растения на бывшем морском дне. Это была преимущественно огневка, чьи зазубренные листья окаймлялись алой полосой. Кое-где блестели побеги кинжальника, а иногда ветер клонил кисточки перьевицы. Стебли растений к ночи, когда температура падала, скручивались и приникали к земле, образуя пружинистую, сохраняющую тепло подстилку. Кое-где росли деревья, и не только низкие, твердые, как железо, местные породы, но и ввезенные с других планет дубы, кедры, расмин. Ветер доносил ароматы. Справа поднимался к небу столб дыма из трубы каменного фермерского дома. Помещичьи латифундии, обрабатываемые роботами, на Энее считались невыгодными, что очень радовало Мак-Кормака. Он всем нутром чувствовал, что здоровое общество нуждается в йоменах.
Колин пришпорил лошадь и поравнялся с отцом. В четких юношеских чертах ясно читалась тревога.
— Отец… — начал он и умолк.
— Ну, говори же, — ответил Мак-Кормак.
— Отец, ты не думаешь… Ты и в самом деле думаешь, что мы это осилим?
— Не знаю, — сказал Мак-Кормак. — Мы будем действовать как положено мужчинам, вот и все.
— Но… сделать тебя Императором…
Мак-Кормак снова ощутил, как ничтожно мало шансов он имел, чтобы поговорить со своими близкими, с тех пор, как его освободители доставили его на Эней. Слишком много дел, и какой-нибудь жалкий час, когда наконец ничто не требует внимания адмирала, необходимо отдавать сну. Нынешний день он буквально украл удел.
— Пожалуйста, не воображай, что мне нравится эта работенка, — сказал он. — Вы же не были на Терре. А я был. И мне она отвратительна. Я никогда не был счастливее, чем в тот раз, когда меня перевели с Терры сюда — в родные мне места.
«Имперская рутина, — промелькнуло у него в уме. — Переводить карьеристов из одного региона в другой. А в конце концов, если это возможно, возвращать их в те сектора, откуда они родом. Теория: они будут защищать свои родные пепелища свирепей, нежели защищали бы чужие. Практика: когда назревает мятеж, то многие офицеры Флота, равно как и гражданские чиновники, осознают, что их родина для них важнее Терры, которую кое-кто из них и в глаза не видал. Проблема-то вот в чем: одержав победу, поломаю ли я эту практику, как безусловно сделает Джосип, если победит его адмирал?»
— Но тогда зачем? — спросил Колин.
— А что я мог еще предпринять? — ответил Мак-Кормак вопросом на вопрос.
— Ну, — свобода…
— Нет, Империя еще не настолько обветшала, чтобы позволить себе развалиться на части. А если бы позволила она, то не позволю я. Разве ты не видишь, что она — единственная преграда между цивилизацией… нашей цивилизацией… и Долгой Ночью?
Что касается протеста военных, то он может стимулировать политические изменения, но Империя никогда не позволит себе простить вожаков. С тем же успехом можно было бы предложить всем недовольным поднять пальбу. Это только приблизило бы тот кошмар, который начнется с распадом Империи. А кроме того… — Костяшки пальцев адмирала побелели — с такой силой он сжал поводья. — Это не вернуло бы Кэтрин, если у нас есть хоть капля надежды на ее спасение.
