Глядя на старика, я только удивлялся. Годков ему шестьдесят восемь, последние пару лет жил как дикарь в голоде и холоде. Успел даже два раза побывать на том свете, а держится круче, чем все остальные. Странно. Непонятно. Именно после этого самого «непонятно» в моем мозгу и проскользнула одна прямо скажем фантастическая мысль. А вдруг секрет Ипатича именно в его двукратном воскрешении, которое проводил неведомый и таинственный Хозяин леса? Кто знает, это существо могло так подремонтировать организм старика, что он сейчас потянет на шестнадцатилетнего пацана, у которого энергии столько, что ввинти в задницу лампочку, она и засветится. Нет, пожалуй не засветится, — я поглядел в лицо пожилому ученому и понял, что тот тоже мертвецки устал и держится только лишь благодаря упрямству и пролетарской злости. Может все-таки посоветовать, а лучше приказать ему закончить работу утром? Пожитки мы свои почти все загрузили, так что утром освободилось часа полтора-два. Их вполне хватит, чтобы закончить со щитом. Не долго думая я предложил этот вариант ученому.
— Нет, Максим Григорьевич, — Серебрянцев упрямо замотал головой. — Как говориться, сделал дело, гуляй смело, а лучше сказать спи. — Ученый оценивающе поглядел на меня своими голубыми глазами. — А вы с Сережей, пожалуй, идите. Тут работы для одного осталось, или вы мне отвертку с пассатижами держать собираетесь?
— Даниил Ипатиевич, я останусь с вами, — Блюмер от усталости позабыл, что у него нет левой руки. Он попытался протереть ею свои воспаленные глаза, да только ткнул в лицо культей, замотанной грязными, замаранными пятнами засохшей крови бинтами.
— Ступай, Сережа, — повторил старик и по-отечески похлопал аспиранта по плечу. — Спасибо.
Рассевшись на ящиках, мы молча поглощали макароны, на которых кое-где повисли тоненькие ни точки говяжьего мяса. Экономная Лиза положила лишь одну банку тушенки. И это на десятерых! А вообще-то правильно сделала. Макароны по-флотски это блюдо из прошлого. Сейчас то и просто макароны это уже неслыханная роскошь.
Когда где-то рядом взревел мотор, я встрепенулся, да и не только я один. Все без исключения повернулись в сторону бронетранспортера. Словно ответом на эти взгляды стала седая голова Серебрянцева, которая выглянула из водительского люка. Затем младший научный сотрудник физического института имени Лебедева по грудь высунулся наружу и радостно нам помахал.
— Видать закончил со щитом, — догадался Леший. — Сейчас испытывать будет.
От БТРа нас отделяло метров десять. Как я понимал расстояние достаточное, чтобы не попасть в зону действия защитного поля, но все же, как говориться, береженого бог бережет.
— А ну, давайте пять шагов назад, — приказал я.
Пять не получилось, а только три с половиной. Проделав их, мы выстроились вдоль бетонной стены, той самой, за которой находился кубрик.
К рокоту мотора вдруг стал быстро добавляться посторонний гул. Сперва он лишь дополнял его, но вскоре стал доминировать и даже заглушать. Сразу после этого в окружающем БТР пространстве произошли странные изменения. Контуры машины сперва расплылись, затем картинка стала быстро тускнеть и в конце концов на месте «восьмидесятки» возникло переливающееся радужными пятнами овальное образование метров десять в длину и три в высоту. Складывалось впечатление, что свет, исходящий от подвешенных под бетонным сводом ламп, загустевал, превращался в жидкость, которая кипела и бурлила на поверхности огромного, выполненного из темного тонированного стекла яйца. Она словно хищное пламя пыталась разогреть, расплавить границу защитного поля.
В первое мгновение я даже... нет, не испугался, скорее занервничал. Однако потом в голову пришла мысль, что я никогда не видел работу щита со стороны. Может именно так все и должно выглядеть? В немом вопросе я уставился на стоящего рядом Блюмера.
— Он даже фотоны не пропускает, — восхищенно выдохнул Сергей.
— Все идет нормально? — осведомился я у него.
— Не знаю. Наверно, — аспирант ХАИ пожал плечами.
Тут я вспомнил, что во время нашего прошлого и пока единственного боевого применения щита Сергей находился вместе со мной внутри БТРа, а стало быть его знания в этом вопросе ничуть не больше моих.
— Все так и было, — успокоил меня Леший, единственный находившийся среди нас свидетель тех событий. — Так что система фурациклирует, будь спок! — Своим перекрученным наизнанку «фурациклирует» подполковник дал понять, что находится в хорошем расположении духа и удовлетворен результатами всех наших трудов.
Что касается Даниила Ипатиевича Серебрянцева, то в этот вечер он не смог ограничиться первой победой, а потому еще полчаса гонял защиту на самых разнообразных режимах. Это было заметно по несколько раз менявшему размер и форму защитному экрану, а также по интенсивности свечения и скорости движения ионизированных потоков, беснующихся на его поверхности. Я не пытался торопить фанатика-ученого. Ипатич заслужил, чтобы ему позволили вдоволь насладиться творением своего ума и своих рук.
В результате отбой у нас получился поздний, около часа ночи. Однако я подумал, что на утро дел почти не осталось, и можно будет не вскакивать ни свет, ни заря, а продрыхнуть часиков так до девяти. Говоря «почти», я имел в виду завтрак и разговор с Главным. Утром то я из него вытрясу все, абсолютно все, и что знает, и даже то чего не знает.
Спал я очень беспокойно, и это не смотря на то, что вначале, свалился без задних ног и вырубился в считанные секунды. Виной тому были сны, вернее один длинный и крайне неприятный сон, который упрямо не желал от меня отставать. Сперва в нем все было хорошо, даже очень хорошо. Мы с Лизой занимались любовью, и было это совсем не в затхлой канцелярии подземного танкохранилища, а на широкой мягкой кровати с шелковыми простынями в каком-то загородном доме. В окно светило яркое солнце, которое своими теплыми лучами касалось обнаженного тела девушки, заставляло играть и искриться ее роскошные темно-каштановые волосы. Глядеть на Лизу, владеть ею было великой роскошью, истинным наслаждением. И я упивался этим блаженством пока... Вот на этом «пока» все и оборвалось. За окном мелькнули зловещие черные тени и солнце померкло.
Продолжение сна состояло из бесконечной гонки, в которой мы с девушкой абсолютно голые мчались через угрюмый черный лес. Мы спотыкались о торчащие из земли корни, вымазывались в липкую вонючую грязь, ранились об острые ветки и сучья, а по пятам неотступно, словно стая голодных гончих псов, неслась орава ужасных созданий. Я знал, что они ужасные потому как чувствовал их злобу и ненависть, природную, глубинную ненависть эльфов.
