– Ну, прости ему, Господи, грехи вольные или невольные и суди его по милосердию своему. Аминь!
Коротко перекрестившись, я надел шляпу, на себя рюкзаки, винтовку и ружье, забросил доставшийся в наследство рюкзак наверх, подхватил ружье и выбрался из овражка. Уже не просто смеркалось, а темнело, и потому я не стал идти далеко, развернул на поляне один из пледов, бросил его на собранные с поляны листья, в головах положил один из рюкзаков, накрылся вторым пледом. Около себя оставил винтовку и курковку. Уже засыпая, почувствовал, как в ноги завалилась Герда. И заснул на удивление спокойно, несмотря на то что рядышком свежая могила. Только пару раз сквозь дрему слышал, как ухает филин, тревожно вскакивает моя собака и вновь мостится в ногах.
Утром проснулся от того, что кто-то лизал меня в лицо.
– Герда, фу! Перестань слюнявить! – Я сел и рукавом шинели обтер лицо. Блин, темень еще, звезды видно. Вытащив часы, с трудом углядел на них стрелки. Без трех минут пять. В принципе неплохо. Герда приплясывала рядом, крутя хвостом и напоминая о том, что не мешало бы поесть.
– Ты права, подруга, но сначала дай мне десять минут. – Я выбрался из-под пледа, потянулся. – Умоюсь, соберусь, тогда перекусим. И, наверное, подождем гостей. Как думаешь, Герда? Или ну их на хрен, позавтракаем – и ходу?
Псина сидела на заду и сосредоточенно думала, а я сделал свои дела, умылся в ручейке повыше вчерашней могилки. Поглядел на висящую на кресте шляпу. М-да, сик транзит глория мунди[2]. Кем бы ни был мужик в том мире, здесь от него только шляпа на кресте и осталась. Я бы и ее забрал, да маловата оказалась, так что из одежды только одну полушинель и отрезал, чехол для топора сшить, опасно так его таскать, за поясом, острый очень. Сошью нечто вроде подсумка и вложу в него.
Пока собирался, думал, чем позавтракать, потом решил, отломил от ковриги два куска, вытащил два завтрака, растер по первому сыр, котлету и отдал собаке. Себе оставил только листик капусты, начавший жухнуть: витамины для таких забегов тоже нужны. На обед луковицу достать надо.
Чуть свет я был уже собран, нацепив свои два рюкзака, и думал, куда мне деть рюкзак и ружье, доставшиеся в наследство. Денег, кстати, четыреста пятьдесят долларов с пригоршней серебряной мелочи вышло, неплохо, тем более карман не тянут. Впрочем махнув на все, повесил рюкзак на то же плечо, что и винтовку, под нее, а ружье под правый локоть. Килограммов двенадцать туда-сюда, не страшно, чуть почаще привалы делать буду. Нужно двигать – не стоит искать себе неприятностей.
Потом взял ружье, что использовали для самострела, присмотрелся – и выматерился.
– Герда, скажи мне, пожалуйста, ну какой чудак на букву «эм» придумал для самострела пользовать реплику отличной садочной горизонталки? Идиоты! Хорошо насмерть ружье не умучили!
По колодке и стволам поверху пошла ржавчина, но только слегка, не повредив еще его серьезно. В стволах была легкая сыпь, они едва-едва гуляли в колодке, но в целом ружье было в полном порядке. Особенно если учесть то, что здесь есть черный порох. Он для ружей дробовых и в двойной дозе безопасен, так что постреляет еще ижок на осенних пролетах, что-то мне кажется, что они здесь дюже богатые.
Все это я додумывал уже на ходу, протирая стволы и колодку старого ружья масляной тряпицей. После, разобрав его, я затолкал ствол и ложе в свой старый чехол и пошел дальше, прогоняя масляной тряпочкой уже по поверхности комбинашки. Потом дошел черед и до винтовки и курковки. А на обеде нужно у винтовки стволик вычистить и у остальных ружей тоже. Баба любит ласку, а оружье – смазку.
Сначала мы с Гердой часа три шли по дороге, плюнув на все предосторожности. Псина у меня оказалась умной, и потому сторожевые функции почти на сто процентов я сдал ей, только глядя краем глаза на ее поведение, а сам пыхтел под грузом весом в добрую сотню фунтов. Примерно как индеец-носильщик у Джека Лондона. Шинель расстегнул до самого пояса, и все едино промок насквозь, от меня сейчас как от разгоряченной лошади, наверное, шибало. Блин, такими темпами и нужно будет подумать не только о помывке, но и о постирушках, а то на меня все медведи со здешних мест сбегутся. Итак, сначала перерывы на передых были через полчаса, потом через пятнадцать минут.
В конце концов я замучился – все же давным-давно марш-бросков с полной выкладкой не совершал. Срубил у орешины пару кривых жердин, несколько веток потоньше, на поперечины, обтесал их и сделал волокушу, на которую сгрузил рюкзаки и «лишние» ружья. И поволок ее на юг. Сразу стало не то чтобы намного, но полегче, индейцы не зря эти травуа делали. Поглядев на бодро хромающую рядышком псину, я отказался от мыслей стать настоящим доколумбовским краснокожим и повесить травуа на собаку. Пусть бдит.
Вскоре полузаросшая мелким кустарником дорога свернула на запад. А мы с Гердой поперли напрямую, через редколесье, к уже неплохо виднеющимся горным вершинам. Не сказать чтобы особо крутым – обычные невысокие горы. Примерно тысячи две высотой, вряд ли больше.
– Все, шабаш! – На берегу крутого оврага я остановился, отпустил рукояти волокуши и осторожно поглядел вниз. Нехило, метров десять обрыв. И шириной эта промоина метров пятнадцать, не меньше. Тянется и туда и сюда – конца-краю не видно. – Герда, если я тут себе шею не сверну, то ты со своей лапой точно искалечишься. Как перебираться будем?
Но псина уселась на зад и спокойно, с достоинством поглядела на меня. Мол, ты человек, ты думай, а я нюхать и слушать буду. А потом вскочила на лапы и, опершись передними мне в грудь, попыталась лизнуть в лицо.
– Нет, красавица, хватит поцелуйчиков. – Я со смехом некоторое время поуворачивался, а потом завалил псину на спину и начал чесать ей брюхо. – Сдаешься? То-то, зверюга! Ладно, сейчас перекусим, да и чаю вскипячу, а потом думать буду, как перебираться. Хорошо, что ручей вон течет, проблем нет.
И, вновь подцепив волокушу, я оттащил ее вверх по оврагу метров на пятьдесят, к небольшому лесному ручейку, который падал вниз симпатичным таким водопадиком.
Набрав хворосту, я запалил костер, следя, чтобы ветки были сухими и давали как можно меньше дыма. Над костром, который я, кстати, развел в небольшой яме, был подвешен котелок с водой. Пусть хоть чаю, но горячего охота. Впрочем, подумав, рядышком я подвесил второй котел, в который бросил несколько кусочков копченого сала, покрошенную луковку, нарванные пряди вяленой оленины. Чуть обжарил, долил воды, и после того как закипело, бросил в шулюм по горсти пшенки и сечки. Ну, единственно солить не стал, потом посолю и поперчу. Собаке сильно соленое тоже не стоит есть. К этому времени дрова прогорели, и под котелками с кашей и чаем тускло рдели угли.
