— Могу…
— Вот и моги. А я пока расскажу про первые рейды. И вообще, слушайте все, никому не спать!
И Хитч рассказывал дальше, но дальше я его не слушал. Да я мог бы и с начала истории его не слушать. Потому что историю эту я знаю наизусть. Более того, я к этой истории имею самое что ни на есть прямое отношение. Ну, во всяком случае, в какой-то мере. Алекс У — мой родственник. Прапра ну и еще несколько раз прадедушка. У меня в семейном альбоме есть его фотография. И его, и всей команды «Геи». Такие здоровенные дядьки в антиперегрузочных костюмах, мужественные, суровые лица. И если уж на то пошло, то я и сам…
— А вдруг там все-таки есть люди? — снова спросил Джи.
— Нет, — ответил Хитч с авторитетом опытного космопроходца. — Там нет людей.
Мы сидим в кубрике. То есть лежим. Выходить нельзя. Каждая группа — четыре человека — в своем кубрике. На койках. Кроме коек, есть малюсенькая туалетная, и все. Кран с водой. Под потолком интерком.
Дверь есть, но она закрыта. За ней узенький коридор, он тянется до кают-компании и рубки. Но выйти мы не можем. Считается, что группы не должны общаться во время рейда. Чтобы не передраться еще до высадки. Наверное, оно правильно — мне все время хочется передраться, Хитч постоянно что-то рассказывает, от его голоса у меня настроение только ухудшается. Все-таки я привык жить в одиночку, я тут почти в таком же объеме пространства еще с тремя.
И Хитч все время болтает.
— Самое-самое — это вода, — болтает Хитч. — Можно найти ванну…
— Чего? — не понимает Джи.
— Ванну. Это большой сосуд, его можно заполнить водой и в нем лежать.
— Зачем? — не понимает Джи. — Зачем лежать в воде?
— Затем, дубина, — отвечает Хитч. — Это лучшее. Горячая вода — целая ванна горячей воды.
— Это глупо — лежать в воде… — сомневается Джи.
— Там целая планета воды. Целая планета воды, целая планета дерева…
Хитч рассказывает, чего еще полно на планете. А потом показывает всем кусок зеленого камня, нанизанный на цепочку.
— Это изумруд, — сообщает Хитч.
— Зачем он? — спрашивает Локк.
— Зачем… Это койка зачем, это кружка зачем, это ты зачем, а изумруд просто так. В этом его высшая ценность — он просто так.
Хитч вешает изумруд на шею, оглядывает нас с превосходством.
— К тому же это отличный слюногон, — говорит Хитч. — Изумруд способствует выделению слюны лучше, чем все пуговицы, а это очень полезно в наших условиях. Суешь изумруд в рот, слюна выделяется в два раза сильнее, гидробаланс остается положительным. То есть ты не сохнешь.
Хитч засунул изумруд в свою пасть и принялся чмокать, выделять слюну.
— А есть рубины, — рассказывает Хитч. — Некоторым везет, и они находят рубины, они еще большие слюногоны. Или даже алмазы…
Я засыпаю. Под воспаленные рассказы Хитча. Уже в очередной раз за длинный-предлинный день. Мне снится вода. Ее много, почти до горизонта…
— Просыпайся! — дергает меня Хитч. — Скоро пойдем в рубку.
— Зачем?
— Затем, чтобы увидеть мир. Ты же хочешь увидеть мир?
Я хочу. Очень хочу, никогда не видел мира…
Мир я увидел. Через очки. Вернее, через светофильтры.
Крейсер висел на орбите. Разворачивал антенны, сканеры и телескопы, проверял готовность, перепроверял состояние обшивки, и, пока корабль готовился к переходу, нам разрешили посмотреть. Каждая четверка получила по полчаса. В рубке были экраны, во всю стену, как и рассказывали. Справа висело Солнце. Отсюда оно выглядело гораздо ярче и злобнее, а корона сияла просто невыносимо, даже через очки и фильтры.
Мир был прямо под нами. Только разглядеть все равно ничего не получилось — на фоне Солнца мир выглядел черным блином. Чернота, и все, даже страшно. Я лично долго смотреть не стал, от всего этого черно-золотого сияния заболела голова, и я вернулся в кубрик. Я хотел поговорить с отцом, но в рубке его не оказалось.
Больше в этот день ничего интересного не произошло. Мы приняли по пять капсул — во время рейда полагается усиленное питание — и легли спать. И я снова хорошо уснул, как всегда. Я всегда хорошо сплю. Да и шторки здесь, в кубрике, отличные, опустишь — и тихо. Тихо, уютно, прохладно, только музыка в ушах играет, вернее, шорох дождя. Это так полагается.
Я не чувствую одиночества. Знаю, что оно есть, однако я его совсем не чувствую. Когда мне нечего делать, я сплю или читаю книжку. Волк погиб, а я могу спокойно читать. Не привязываться. На нашей земле ни к чему нельзя привязываться, надо просто жить и ждать, и случится все, что надо.
Волк умер, значит, так надо было. А живые должны жить. И спать. Я спал и проспал. Наверное, от конституционного права — сначала оно уснуть мешает, зато потом сон наваливается в три спины, засыпаешь просто на ходу. Проспал я дикого, одним словом. Рыжую собаку. Вонючку лесную. Тину болотную. Плавунца поганого.
Лежал я, спал, что-то мне снилось такое, самолеты, кажется. Самолеты летали по небу, дымили, а между ними еще и вертолеты летали. Все летало в большом количестве, а некоторые люди даже прыгали с парашютами. Небо было заполнено всевозможной техникой, а потом эта техника стала вся вдруг вниз валиться, валиться, с таким грохотом, и небо быстро опустело.
Я проснулся, побежал пальцами до огнестрела, подтянул его к себе, открыл глаза и сразу посмотрел на столб. Рыжего не было.
Я посмотрел повнимательнее. Рыжего действительно не было. Свалился, наверное, во сне, дичара. Свалился, расшиб свою пустую голову, так я подумал…
Я сел. На асфальте рыжего тоже не просматривалось. Свалился, но насмерть, однако, не ушибся, отполз в сторону, помирать под кустом элеутерококка.
Поднявшись на ноги, я осмотрел окрестности уже поподробнее. Рыжего не видно. Уполз-таки, зараза!
Тут я увидел, что Волка тоже нет. То есть его головы. Упер! Дичара рыжий, уволок голову! Сбежал! Сбежал, гадина! А я проспал… Ну не могу же я его всю ночь сторожить, у меня организм растущий, требует сна. Как солнце встало, как вой этот поганский утих, так я сразу и уснул, видимо. И проспал долго. А пока я спал, дикий сполз со столба и удрал.
Украл голову. А ко мне побоялся подойти! Еще бы! Я бы его и во сне почуял! Его вонючую вонь. И даже во сне я ему бы в пузо всадил из огнестрела! Чтобы мало не показалось!
— Вонючка! — крикнул я. — Вонючка!
Дальше я очень глупо поступил — стрельнул из огнестрела в небо, бестолковый поступок, совершенно бестолковый, только патрон растратил, только в ушах зазвенело. После выстрела посидел, подумал, успокоился хорошенько.
Надо выручать Волка. Волк меня много раз выручал. Жизнь мне спасал. Не бросать же мне его теперь… Эти дикие, они ведь что-нибудь паскудное организуют. Возьмут голову, насадят ее на кол и выставят рядом со своим поселением. И будут его голову объедать мухи и клевать вороны, так что через месяц на ней не останется совсем мяса, только кость. Череп.
