Обучение шло у меня туговато. Хунайд ворчал, что владению мечом в моем возрасте нужно учиться день и ночь и не тратить время на что-либо другое, но я, само собой, прежние тренировки не собирался забрасывать. Как ни крути, но именно мои необычные для этого места навыки до сих пор спасали мне жизнь. Сколько еще мне удастся выплывать за счет самбо, знает лишь Бог.
Но совместить навыки боя без оружия с оружием может быть выигрышно. Что ж, пока я выплывал, будем надеяться, что и дальше удача не оставит меня.
— Кстати говоря, — недовольно начал тренер, — тебя отпускают в город. Прогуляться. Лично я бы, если б со мной посоветовались, сказал бы, что это незачем. Но Исмал решил так. Тебе дадут денег, но избави тебя Небеса напиться в городе, понял?! Я от тебя мокрого места не оставлю, если хоть учую запах!
— Ну хватит. Я не мальчишка, ни к чему устраивать сеансы запугивания. Растолкуй мне лучше, куда можно заходить, а куда нельзя.
Хунайд пожевал губами, словно бы прожевывал все те угрозы, которые не озвучил. Но почему-то и в самом деле не стал дальше сотрясать воздух по привычной схеме, которую редко кто-то из его учеников решался прерывать. К его выходкам я старался относиться с юмором, и это мое отношение озадачивало тренера. Оно противоречило его опыту и всему тому, к чему он привык, чему настроился давать жесткий отпор.
— Я не понимаю, почему решают выпускать в город человека, который элементарных вещей не знает, которые знают все, абсолютно все, начиная с трех лет?
— Если я буду сидеть здесь взаперти, то так ничего и не узнаю. Нужно мне привыкать жить здесь или нет? Или ты считаешь, что боец, который не собирается жить долго и счастливо, хоть на что-нибудь годен?
— Ты просто мерзкая обезьяна, — процедил Хунайд. — Хочешь поучить меня правильно настраивать моих учеников?
— А тебе не нравится, когда я говорю правду?
— Дождешься того, что тебе за твою наглость кишки на горло намотают… Вот шельма. — Он растянул губы в подобии улыбки, хотя все еще выглядел уязвленным. Я мог чувствовать себя совершенно отомщенным за все его грубости. — Ладно, слушай. В храмы тебе нельзя заходить. Еще перед ними есть такое пространство. Площадь цветов. Нельзя ступать на нее обутой ногой. Нельзя касаться струй фонтанов, пить воду можно только из тех, из которых пьют все. Нельзя ходить там, где по брусчатке расстелены ковры или ткани. Не вздумай приставать к добропорядочным женщинам, иначе получишь пару ножей в бок. Нельзя входить в чужие процессии. Нельзя переходить дорогу перед конями или паланкинами знати. Или крупных чиновников. Так что смотри внимательно, куда суешься.
— А что, местные жители всех представителей знати и всех чиновников должны знать в лицо, что ли?
— Мои соотечественники могут определить, что за чиновник перед ними и какой областью нашего мира правит тот лорд, который встретится им на улице города. По цветам плащей и головным уборам. А ты — как грудной ребенок, бестолковщина.
— Я готов учиться. Значит, увидев высокопоставленную шишку, от нее следует спасаться бегством. Так получается?
Хунайд покровительственно усмехнулся.
— Лучше уж так.
Я не ожидал, что меня действительно отпустят на прогулку, и поэтому, когда это все-таки произошло, был изумлен. Ощупывая монеты в кармашке пояса, я вышел из ворот замка опасливо, словно не был отпущен, а в полном смысле этого слова сбежал. Поэтому не сразу взялся посматривать по сторонам — сперва следовало разобраться с собственными ощущениями, которые оказались полны этой мнимой свободой, этой игрой в свободу.
Город в парадной своей части внушал уважение размерами зданий и масштабами улиц. Здесь было где развернуться, не хуже, чем в ином современном городе. Через несколько минут, углядев приземлившуюся возле роскошного, судя по всему весьма дорогого магазина чешуйчатую тварь вроде той, на которой мы, помнится, летали, я сообразил, почему так. Эти транспортные животные занимали много места. Не меньше, чем хороший дальнобойщик, а может, и побольше, если учесть крылья.
Я поглядывал на великолепные особняки, каждый из которых словно бы стремился перещеголять соседей в горделивой строгости и стильности. Ничего лишнего, но как же хорошо! Местная архитектура выглядела очень своеобразно, и я, мало что понимающий в специфике «строительных традиций» у себя на родине, не мог сказать, каких черт, по моему мнению, в очертаниях зданий больше — восточных или западных. Слишком уж самобытно, но чему удивляться? Чужой мир, е-мое!
Здесь было много зелени, узорные оградки отрезали от проезжей и «прохожей» части крохотные лоскутки земли под палисадничек — и чувствовалось, что иметь подобный личный зеленый уголок было уделом лишь самых богатых людей. Тоже понятное дело, к императорскому дворцу в первую очередь жмутся самые родовитые, люди света. И не здесь следовало искать сердце города, в этом квартале можно было разве любоваться фасадами домов и облизываться на дорогие магазинчики и лавки. И еще отскакивать с дороги роскошных процессий.
Я довольно быстро сориентировался в том, как надо действовать, если на пути внезапно появилось несколько красивых лошадей или ящеров, украшенных попонами, лентами, цветами, иногда перьями или иными украшениями, материал которых не удавалось опознать с первого взгляда. Отскакивать успевали все горожане, если только не были калеками или слепыми (а таких в фешенебельные кварталы, видимо, не допускали, потому как тут я не увидел ни одного). Тем же, которые мешкали, быстроты добавляла охрана.
Правда, меня короткие копья бойцов не коснулись ни разу. Присмотревшись, охрана обходила меня, самое большее — давая знак, что нужно еще потесниться. И я понял, зачем при выходе за пределы дворца мне приказали накинуть красный плащ с черной полосой и намекнули, что с собой следует брать оружие. Похоже, по плащу и «когтям» на поясе во мне опознавали гладиатора и предпочитали не связываться.
Впервые за все время пребывания здесь я начал осознавать, что у моего положения действительно есть свои преимущества. И, наверное, для средневекового города дифференциация по цветам одежд и форме полосок актуальна. Сейчас я был, пожалуй, рад, что гуляю по городу в качестве гладиатора, а не какого-нибудь горшечника, кузнеца или дровокола.
Но для того, чтоб понять этот город, следовало гулять не здесь, а там, где можно было почувствовать пульс города, где ритм городской жизни входил в резонанс с самоощущением и начинал довлеть над ошеломленным чужаком. То есть следовало идти искать что-нибудь базароподобное. Где еще, как не на базаре, можно увидеть город во всей его непарадной «красе»?
