— Нет, я понял, — покачал головой полковник. — Это очень хорошее объяснение. "Чтобы была Империя, но чтобы ничего не менялось…" Да, именно так, верно, — он окинул Кольку откровенно уважительным взглядом.
— Есть и те, кто думает иначе, хуже: лучше наживаться на смутах, царствовать над помойкой, чем быть рядовым членом развитого общества, — добавил Колька.
— Рискну высказать убеждение, — медленно начал полковник, — что, если тебя не убьют в нашем весьма небезопасном мире — то ты очень быстро станешь незаурядным человеком.
— Пап, — вмешалась Элли, — Николаю мало интересна политика. Вот рисует он отлично, это да!
— Ну что ж, — пожал плечами Харзин, — многие из военных, учёных, правителей — тоже неплохо рисовали и рисуют.
— Но папа! — возмутилась Элли. — Коль… Николай рисует очень хорошо! А не неплохо!
— Может быть, я ошибаюсь — и тебя ждут лавры великого художника, — улыбнулся Харзин…
…Колька всё-таки не столько ел, сколько говорил — и ничего не имел против, если по правде. С оттенком лёгкого самодовольства он отметил, что нравится родителям Элли. Да и ему и они, и сам дом очень нравились — и отпустили его уже затемно. Полковник вышел с юношей на дорожку.
— Мы будем рады видеть тебя в любой момент — и это не вежливый оборот речи, — полковник улыбнулся. — В любой момент дня… и ночи. И Элли может с тобой встречаться, если у тебя получится выносить её долго. Кстати, Николай, я хочу тебя спросить… но ты можешь не отвечать. Зачем тебе понадобилась ночью моя дочь?
— Понимаете… — Колька помедлил. — Я помогал своим знакомым. И был нужен человек, разбирающийся в медицине. Но при этом он должен… чтобы он не задавал вопросов.
— Ты имеешь в виду местных? Ты помогал им?
— Я сам — местный, — суховато напомнил Колька. — И да, я помогал именно им. Вы, вероятно, не знаете, но моё прозвище — Ветерок. Я не пионер и никогда им не был… и не собираюсь им быть, что важней всего. И все мои поступки продиктованы лишь моими желаниями.
— Ты наговариваешь на себя, мальчик, чтобы немного побравировать, — чуть ли не равнодушно сказал полковник Харзин. — Это пройдёт — как молодость. Главное, чтобы с нею прошло только это.
И протянул Кольке руку.
4.
В семь утра — Колька уже встал — позвонил Райко. Он был спокоен и зол. Ночью на шоссе сожгли две закусочных, хозяева которых недавно взяли беспроцентные кредиты на развитие дела. Ни экс-владелец бара Степан Прокудин, ни юный атаман "Детей Урагана" по имени Анатолий — нигде не всплыли.
— Ну и зачем ты мне позвонил с этим делом? — без злости или даже раздражения спросил Колька. — Ещё раз пнуть меня под рёбра?
— Да надо оно мне… — Райко в трубке нервно сопел. — Слышал про станцию? — Колька угукнул. — Сашка Скориков там был. Заметку писал для нашей газеты.
— Из "Погонщиков тумана"? — спросил Колька. Ощутил, что Райко на том конце провода кивнул. — Что с ним?
— Лучёвка. Ворочал шторки голыми руками. Сейчас без сознания в военном госпитале президентской гвардии. Пока довезли — с рук кожа до плеч сошла, лохмотьями. И язвы…
— Стаська с ним? — Станислав был близнецом Александра.
— С ним, где же ещё… Говорят, всё-таки выживет он, Сашка-то… Коль, я тебя прошу. Я тебя очень прошу, — с такой силой убеждения, с таким нажимом сказал Райко, что Кольке даже не по себе стало, — не лезь в наши дела. Только напортишь. Ты не обижайся. Я тебя прошу. Не играй ты в героя!
— Мне повеситься? Постриг в монастыре принять? — вот тут прорвалась злость: Ветерок почувствовал, что покушаются на его свободу. — Или к вам записаться?
— Иди к нам, — неожиданно согласился Райко. Так неожиданно, что Колька не сразу нашёл, что ответить, даже рот приоткрыл. Потом спросил с весёлым удивлением:
— Как?! Это мне ты предлагаешь? Мне — ты?!
— Я — я бы тебе глоток воды на сковородке пожалел. За Лариску, — жёстко сказал Райко.
— Тебя не Славян надоумил? — подозрительно спросил Колька. И подумал, что, если это и правда Муромцев… то… то это — разочарование. Страшное разочарование. Такой заботы Колька не желал.
— Славка? При чём тут он… — голос Райко был искренним. — Пионером можешь не становиться, раз тебе это поперёк горла, да и поздновато тебе уже… Будешь по связям с общественностью при штабе дружины. Не отряда даже.
— Вот как? — Колька закусил губу. — Силёнок не хватает, понадобились связи меня, нехорошего и антиобщественного?
— Что? — голос Райко в трубке стал… нет, не злым. Каким-то жёстким, суровым. Колька понял каким-то шестым чувством, что сейчас его тёзка встал на ноги — до этого сидел, и сидел устало… — Не дождёшься, чтобы тебе кланялись. Я тебе дело предложил. Дело. Но теперь вижу, что ты… ты всё-таки дерьмо, Ветерок. Свою обиду на всех вымещаешь. Не на мне. На всех. На мне — я бы понял.
— Да нет у меня никакой обиды. Ни на тебя. Ни на вас. Ни на кого, — искренне ответил Колька. — Я живу, как мне охота. Хорошо. Понял, Стоп? А вы — думайте сами. Я вам не палочка-выручалочка и не спасательный круг. Чао, бамбино, сорри…
— Высоко себя ценишь, — только и сказал Райко. И бросил трубку.
Колька полежал на кровати, почитал. К девяти должна была прийти Элли — они вчера договорились. Поэтому не читалось абсолютно, и Колька взялся за картину по наброскам с "Би". Набросков было несколько, юноша решил свести их воедино с пейзажем озёрного берега.
Холсты — несколько — он загрунтовал собственноручно ещё в первый день, и сейчас они как раз "созрели". Колька любил работать красками неспешно, иногда по два-три дня прорабатывая одну деталь — это карандашами наброски он делал моментально. И сейчас он с удовольствием разложил всё, необходимое для работы, притянул магнитами к металлической планке наброски… Он уже до такой степени настроился на работу, что звонок в дверь воспринял, как личное оскорбление, хотя это наверняка была Элли.
Но на пороге стоял незнакомый парень.
— Николай? — деловито спросил он.
— Да, — Колька, упершись руками в косяки, изучал парня. — Что нужно?
— Это тебе нужно, — ответил тот. — Тебе твоя блядь нужна?
В следующую секунду он глухо охнул, ударившись затылком о косяк и чувствуя, что на плечи ему словно бы рухнули две рельсы. У длинноволосого ясноглазого мальчика с нежным лицом оказались стальные мышцы, а выражение потемневших глаз…
— Что ты сказал?! — процедил Колька, стискивая плечи пришельца так, что тот невольно начал корчиться. Но, собрав остатки мужества, он быстро сказал:
