Эх, надо было патрончиками у Толяна разжиться, наверняка ведь были… Но время играло против нас.
Холодная ладошка девушки намокла, пальцы судорожно подрагивали, сжимая мою руку.
— Закрой глаза.
Яна повиновалась. Но каждый шаг давался ей с трудом. Девушка боялась, ей приходилось себя перебарывать.
Свет сделался нестерпимым. Я смежил веки, вошел в золотистое сияние и буквально втащил за собой Яну.
Вовремя.
Где-то сзади затрещали кусты, послышались крики, но все это было уже неважно.
Хлопнуло по ушам, как тогда, в Прибалтике. И наступила тишина. Свечение сбавило силу, отступило.
Я открыл глаза.
Яна вцепилась мне в руку, словно моя конечность была последней соломинкой для утопающего. Она настороженно зыркала по сторонам. Звезда с Штаммбергером ждали нас тут же. Они продвинулись всего на несколько шагов вперед.
Немцу было совсем паршиво. Его трясло, дышал он тяжело, с такими хрипами и бульканьем, будто у него в легких случилось наводнение. Звездочка растерянно косилась на Вольфганга, явно не зная, что делать.
Только б его не скрючило. Если придется тащить старика на себе, далеко мы не уйдем.
— Чего встали? Держи их! Там они, суки! — рявкнуло над ухом.
Я вздрогнул и резко обернулся. Никого. Преследователи, даже если и вышли на улицу, явно не торопились лезть в червоточину. Оно и понятно. Первый раз оно всегда страшно. И не только первый.
— Тс-с-с, — прохрипел голос Вольфганга.
Я посмотрел на немца. Тот стоял все такой же скрючившийся и явно не склонный к разговорам.
— Замереть. Не двигайтса, — отчетливым шепотом продолжал голос немца, хотя Штаммбергер даже не думал открывать рот.
Тихо ахнула Яна.
Что за ерунда? Чревовещание? Или червоточина морочит голову?
Точно, Толян говорил, что здесь все то же самое, только голоса шепчут. Но кто бы мог подумать, что шептать станут знакомые голоса!
— За мной. Вперед. Пять шагофф вперед и стоять. Не двигайтса. Так они нас не уффидят, — продолжал наставлять голос старика.
Я снова, на всякий случай, посмотрел на немца. Губы ученого были сжаты настолько плотно, что никакое чревовещание было невозможно.
Вольфганг перехватил мой взгляд, мотнул головой. Устало махнул рукой вперед, туда, куда уходила набережная и параллельная ей улочка, и зашкандыбал к той самой улочке с невероятной прытью. Откуда только силы взялись, ведь умирал только что?
В любом случае, старик прав: надо идти. И как можно быстрее.
Мы заспешили вслед за немцем. Шагов через двадцать далеко впереди сделалось светло, будто в ночи там проснулись и закружились в хороводе мириады светлячков. Второй слой?
— Вперед, — снова повторил голос немца.
И тут же за спиной грохнул выстрел.
Я вздрогнул и резко обернулся. Никого. Что за чертовщина?
— Вон они! — проорал из ниоткуда рассерженный голос.
Я зашагал быстрее. Свет впереди начал сгущаться, уже не освещая, а высвечивая пейзаж, делая его невидимым, превращая в непроглядное сияние. Точно, стена. Второй слой.
Немец понимает, куда идет. Мы со Звездой всегда тыкались наобум, ощущая интуитивно только направление. А уж с точкой перехода сколько мучились… Старик-ученый не нащупывал точки, и не предугадывал расположение границы слоев. Он точно знал, где они расположены.
Все же Яна молодец. Выкрасть немца и использовать его знания было блестящей идей.
— Это есть частный особенност местечкоффого искажений реальности. Anomale Zone,[16] — булькающе проговорил голос, хотя я шел рядом с немцем и готов был поклясться, что старик рта не раскрывал.
— Что это за чертовщина? — не выдержала Яна.
Штаммбергер повернул голову и произнес, на этот раз отчетливо артикулируя:
— Это есть частный особенност местечкоффого искажений реальности. Anomale Zone.
Фраза прозвучала с той же интонацией, с какой и полминуты назад. Будто на диктофон записали и прокрутили.
Я обернулся. Граница первого слоя была теперь дальше от нас, чем вторая стена, к которой мы направлялись. Если свет впереди загустел и потерял прозрачность, то через мерцание сзади стало видно происходящее в темноте, вне червоточины: преследователи добрались до стены и решились пройти сквозь свет. Уже проходили.
Вот теперь самое время ускориться.
Мысль эта, видимо, пришла в голову не только мне. Мои спутники задвигались быстрее.
— Вон они! — рявкнуло за спиной, и грохнул выстрел.
Я припустил почти бегом, волоча вцепившуюся в меня мертвой хваткой Яну и подталкивая немца. Граница второго слоя приближалась. Уже не было видно ничего, кроме золотистого свечения. Стало светло почти как днем.
Звездочка споткнулась, едва не растянулась, я вовремя успел подхватить ее под руку.
— Вперед, — не оглядываясь, пробормотал немец.
Граница второго слоя была уже перед нами. Слепящий свет переливался, словно расплавленное золото. Вольфганг остановился, почти войдя в стену, обернулся. Сияние тянулось к нему, пыталось облизать лабораторный комбинезон и редкие вздыбившиеся жиденькими вихрами волосенки.
— За мной. Вперед. Пять шагофф вперед и стоять. Не двигайтса. Так они нас не уффидят, — наставительно произнес немец и растворился в свете.
Хитро придумал старик. Вплотную сквозь свет нас внутри стены не увидят, а издалека смотреть никто не догадается.
Я схватил Звездочку за предплечье — от греха подальше, вдруг она не поняла сказанного немцем? — и шагнул в стену, отделяющую первый слой от второго. Яну тянуть не пришлось, она сама меня не отпускала.
Сзади грохотал топот. Преследователи осмелели и бежали уже не таясь.
Теперь торопиться не стоило. Удерживая одной рукой Звезду, другой Яну, я не спеша сделал второй шаг, третий, четвертый, пятый…
Всё. Теперь стоять.
Свет слепил даже сквозь сомкнутые веки. Я чувствовал себя словно залипшая в капле смолы муха. Хотелось поскорее выйти из стены.
— Замереть. Не двигайтса, — отчетливым шепотом проговорил рядом немец, будто прочитал мои мысли.
Топот и сбитое дыхание нескольких глоток приблизились.
— Тс-с-с-с, — прошелестел немец хрипло.
— Чего встали? Держи их! Там они! — тут же рявкнуло совсем рядом.
Снова послышался топот шагов, а после ничего не стало, словно все звуки сожрало золотистое сияние. Только бухало сердце.
А еще я чувствовал свет.
Свет выедал глаза.
Свет пощипывал кожу.
Свет обтекал тело, забирался внутрь. Закупоривал поры и заполнял легкие.
Муха в янтаре.
Я муха в янтаре.
Мысль становилась навязчивой. Я пошевелил лапками, но они залипли и…
