— Это — мой трофей и моя женщина. И я не подлец, — сказал Н-До тихо. — И не уверяй меня, будто жалеешь, что я не убил её.
— Жалею, — сказала Мать, продолжая улыбаться. — Жалею, что ты убил Юношу Яо и Юношу Ляна, а в этом поединке у тебя случился приступ нежности.
— Госпоже нравятся убийства? — спросил безобразный мужик. — Доставляют удовольствие?
Мать потеряла дар речи, глядя на него, как на заговорившую лошадь.
— Благородный Господин, — сказал мужик Н-До с теплом, какое обычно обращают к собственным детям, — ты же не позволишь своей высокорожденной родне погубить девчонку, которая только в том и виновата, что влюбилась? Правда?
— Конечно, — сказал Н-До, глядя на Мать и Отца.
— Глупости, — сказал Отец. — Раньше никому из молодежи не приходило в голову рубиться на остром оружии с первым встречным, да ещё настолько терять голову, чтобы так заканчивать поединок. И если какой-то авантюристке до такой степени хотелось измениться — надеюсь, она сможет насладиться метаморфозой в одиночестве. О чести тут говорить не приходится.
— Это был честный бой, — сказал Н-До потускневшим голосом.
— А это уже и неважно, — сказал безобразный мужик и осклабился. — Господин Старший Сын Л-Та, ты спрашивал, далеко ли Госпожа живет? На самом деле, тут рукой подать. Поехали. Госпожа А-Нор обрадуется, а Госпожу Лью никто не будет мучить. В поместье А-Нор нет любителей мучить тех, кому и так больно.
— Отлично, — сказал Н-До, у которого с души свалилась глыба острого льда. — Поехали. Я возьму Лью в седло… как-нибудь устроимся, чтобы ей было полегче. А свадьбу справим в поместье А-Нор. Будет смешно.
— Ещё бы, — ещё шире осклабился мужик. — Князя с княжной родственники из дома выгнали, а баронесса их приняла. Все животики надорвут.
— Я с вами, Старший, — вдруг сказал Второй.
Бледные щеки Матери вспыхнули так, что это стало заметно даже в темноте.
— Ты шантажист, северный ветер.
— Лью — мой истинный партнёр, — сказал Н-До. — Я больше не стану слушать ни тебя, ни знаки судеб — всё время выходит ложь. Ди умер, но Лью жива.
— Никаких скандалов и позора, — сказал Отец с неприязнью. — Мы едем домой. Ты добился.
— Но моя камеристка не станет сидеть с твоей девкой, — сказала Мать. — Я ей не позволю. Пусть твоя Подружка-Сходу ломается сама, как знает. Если метаморфоза убьёт её — я буду думать, что такова воля Небес.
— Не беспокойся, Господин, — сказал мужик, которого игнорировали напоказ, но отлично слышали и принимали к сведению его слова. — Я буду сидеть с ней. И умереть ей не дам.
— Ник — горец, — прошептала Лью, — он знает травы.
— Дождусь ли я счастливого момента, когда мы покинем этот вертеп?! — воскликнула Мать в отчаянии.
— Пошли лакея домой, — сказал Н-До, на чью душу сошло неземное спокойствие. — Мне понадобится повозка. И уезжайте — а я дождусь тут, вместе с Лью и её слугой. Если все обернулось так, нет смысла рисковать её здоровьем.
— Я не могу больше спорить, — вздохнула Мать. — Когда-нибудь ты пожалеешь.
Отец промолчал; Н-До видел, что вся эта история в высшей степени неприятна ему. Старшие Л-Та удалились к коновязи, где их свита уже седлала лошадей.
— Хочешь, я останусь? — спросил Второй.
— Лучше проследи, чтобы поскорее прислали повозку, — сказал Н-До и присел на траву рядом с Лью и безобразным мужиком. Забавно было чувствовать поддержку, исходящую от плебея. — Слушай, горец, — спросил он весело, — а почему у тебя такое смешное имя? Это горское? Что ты ищешь?
— Лучшую долю, — усмехнулся мужик.
— Справедливость, — возразила Лью. Н-До взял её за руки; холодным вечером её пальцы были как раскаленные камни в очаге. Лью прижалась пылающей щекой к его ладони.
— Поговори с ней, Господин, — сказал мужик, вытаскивая из ножен широкий тесак самого разбойного вида. — Я отойду в сторонку и посторожу. Никто не помешает.
Н-До даже не усомнился в том, что это горское чудовище, если что-нибудь случится, станет сражаться на его стороне — он только улыбнулся в ответ:
— Мне очень нравится твоя Госпожа, — и мужик отошёл, встав в сторонке, почти невидимый в тени.
— Видит в темноте, как лесной кот, — сказала Лью. — Все удивляются. Он вообще странный.
Начать непростой разговор с её необычного слуги показалось очень легко.
— Этот Ник вообще не понимает, что такое субординация? — спросил Н-До. — Он так смел…
— У него другие представления о благородстве, — Лью улыбнулась устало и успокоенно. — У них в горах считается, что честь души важнее, чем честь рода. Он считает тебя более благородным человеком, чем твоего уважаемого Отца, хотя ты и младше. За поступки.
— Это с первого взгляда кажется глупым, а потом — вызывает уважение, — кивнул Н-До. — Знаешь, я заметил, что с сильными движениями души всегда так: сперва они кажутся глупыми, а потом вызывают уважение.
— Ты обо мне говоришь? — спросила Лью робко.
— Я слышал конец твоего разговора с Ляном, — сказал Н-До. — Как ты предпочла сомнительному статусу смертельный позор…
— Я не предпочитал… предпочитала, — сказала Лью. — Как трудно помнить, что надо называть себя иначе, называть с другим определяющим знаком… Так вот, я не предпочитала. На меня просто обрушилось Небо. Н-До, я всё понимаю. Если ты будешь сражаться с другими, если будут другие трофеи, если у тебя будут наложницы — я не стану тебя упрекать. Моя преданность тебе — долг чести. Спасти честь важнее, чем спасти жизнь; ты спас мою честь и честь моей Семьи — я радостно умру за тебя.
— Меня порадует, если будешь жить для меня, — улыбнулся Н-До. — Ты клянешься, как на церемонии Союза, а до свадьбы ещё далеко… Видишь ли, я не могу думать о других поединках и о других трофеях. Я надеюсь, что мы с тобой сможем стать близкими, сможем быть счастливы… Ты веришь?
Вместо ответа Лью положила голову ему на грудь.
* * *
Запись N80-02; Нги-Унг-Лян, Кши-На, особняк Л-Та.
Я получил нежданное-негаданное повышение по службе. Теперь я — нечто вроде камериста при Н-До и его супруге.
А уважаемый Господин Н-До из Семьи Л-Та — он не просто так, а Князь королевских кровей. И отчаянный парень. И, как мне кажется, ухитрился совершенно без обмана врезаться в Лью по уши.
В замок Л-Та мы прибываем ночью, но я оцениваю масштаб — настоящее жилище князей, не жук нагадил. Через сад повозка едет минуты четыре, никак не меньше, а сам замок, трехэтажное сооружение, освещённое масляными фонарями, выглядит в высшей степени внушительно.
Тяжелоописуемо. Впечатление, пожалуй, готическое, видимо, из-за двух башен с острыми шпилями — но под шпилями этакие лихие закрученные карнизы, как в пагоде. А вообще, эти острия, я подозреваю, символизируют мечи, которыми хозяева салютуют Небу, как сюзерену. Аборигены нежно любят всё, похожее на мечи. А карнизы напоминают типичные гарды здешних клинков. Парирование небесных ударов. Окна огромные — когда летом вынимаются рамы, помещёния в нижних этажах превращаются в открытые террасы. Солнце тут привечают, как могут; такие громадные стекла, разумеется, ещё не научились делать — и на зиму вся эта прелесть закрывается этакими картинами на промасленном пергаменте. Тусклый зимний свет просачивается сквозь него вполне сносно, разве что — холодно.
