Глава 5
26 марта 1936 года. Московская область. Село Волынское. Ближняя дача.
Ход обширного и весьма напряженного второго слушания по докладу о состоянии дел в РККА растянулся из ожидаемых нескольких часов в неделю, с редкими перерывами. Спали все участники тоже здесь – на ближней даче. Впрочем, никто не роптал. И даже более того, участники этой импровизированной конференции настолько увлеклись поднятыми вопросами, что сами проявляли особое рвение. Особенно в ситуации, когда Тухачевский ловко перевел ответственность на какие-либо сторонние силы.
Михаила Николаевича очень сильно выручила чрезвычайная усидчивость Агаркова, который в своей минувшей жизни не раз и не два оказывался на столь непростых «консилиумах», ибо опыт оригинального Тухачевского был в этом плане бесполезен. Было сложно, тяжело, но это дало свой результат. Да такой, что берясь за отчет, Тухачевский даже не мог поверить в то, что все зайдет настолько далеко.
Дело в том, что чрезвычайно напряженный марафон инициировал лично Сталин для того, чтобы понаблюдать не столько за тем, что и кто будет говорить, сколько за тем, как люди поведут себя. Он за все время, что шел «консилиум», задал всего три вопроса, да и то на бумажке, направив их Шапошникову. Ему, видите ли, было чрезвычайно интересно понять, действительно Тухачевский изменился или он тщательно притворяется. А в дела чисто армейского плана он, как и раньше, старался не лезть, доверяя своим верным помощникам. Но Шапошников и Ворошилов потеряли концентрацию и собранность раньше, чем вышел из себя и начал совершать ошибки или проколы странно флегматичный Михаил Николаевич, спокойно и основательно отвечающий даже на откровенно дурацкие вопросы, задаваемые серьезно уставшими Ворошиловым с Буденным. Причем без какого-либо намека перехода на личности и указания на какие-то умственные недостатки.
– Итак, – наконец сказал Ворошилов, председательствующий в комиссии по рассмотрению доклада, – больше ни у кого вопросов к товарищу Тухачевскому нет? – Он покрутил головой, оглядывая уставшие лица своих коллег. – Отлично. Значит, теперь можно подвести итог. – Климент Ефремович покосился на Сталина и, увидев разрешающий кивок, начал обобщать выводы комиссии, предварительно поданные ему в виде записок от участников затянувшегося совещания.
Несмотря на то что было предложено сто двенадцать дополнений и семьсот двадцать три небольших поправки, доклад не только удовлетворил руководство РККА, но и был рекомендован для специального издания. Комиссия решила, что командный состав армии и флота должен быть ознакомлен с его содержанием. Слишком уж основательным и всеобъемлющим он выглядел, да и с идеологической точки зрения являлся очень грамотным решением. Это оказалось настолько неожиданно, что на лице Тухачевского явственно отразилось удивление. Такого поворота событий он не ждал.
– Ну что же, – произнес не спеша и очень веско Сталин, – раз товарищи считают, что доклад товарища Тухачевского важен старшим командирам нашей армии, значит, их нужно с ним ознакомить. Народ должен знать своих героев. Как вы считаете, товарищ Тухачевский?
– Товарищ Сталин, – спокойным уставшим голосом произнес Михаил Николаевич, – я считаю, что товарищи, внесшие без малого тысячу правок и дополнений, не меньше меня заслуживают того, чтобы их имена вынесли на титульный лист доклада. Кроме того, без вашей инициативы и координации он бы вообще не появился. Поэтому я считаю правильным при публикации указать на то, что доклад подготовил коллектив авторов под вашим руководством, а не лично я. Ибо иначе это будет неправильно и неверно.
Сталин внимательно посмотрел в глаза Тухачевскому. Пожевал мундштук трубки. Шаг, нехарактерный для прежнего Тухачевского, как, впрочем, и для текущего руководства РККА, выбил его из колеи. Тот же Егоров просто спал и видел, чтобы его портреты висели на каждом углу, а газеты трещали без устали о его гениальности и беспрецедентном вкладе в дело революции во время Гражданской войны. А тут маршал, прославившийся своими амбициями и стремлением к личной славе так, что за глаза его называли «Бонапартом», вдруг отказывается от авторства доклада. И это при том, что его содержание выводило имя автора в первые ряды военных специалистов мира. Даже Шапошников, прежде жестко и бескомпромиссно критиковавший идеи и предложения Тухачевского, лишь одобрительно кивает, вытирая пот после длительного обсуждения.
– Хорошо, товарищ Тухачевский, – кладя на стол трубку, кивнул Сталин. – Я думаю, мы пойдем навстречу вашему предложению. Ведь так, товарищи? – обратился он к членам комиссии, которые решительно закивали с весьма довольными лицами. Наибольшее одобрение читалось на лицах тех, чье имя если и заслуживало упоминания, то только в качестве объекта критики. «А ведь он хорошо придумал», – улыбнулся в усы Сталин, смотря на цветущего Егорова, Буденного, Ворошилова и прочих «выдающихся» деятелей РККА. «Хорошо, если Тухачевский отныне будет и дальше пытаться работать в команде, не выпячивая личных заслуг. Но вдруг наш «Наполеон» решил нарядиться «Талейраном»? Вдруг все эти расшаркивания лишь начало работы с кадрами – моими кадрами? Неясно… И пока не пойму – глаз нельзя спускать с этого новоявленного «Лазаря».
Михаила Николаевича привезли домой часов в десять утра второго марта на легковом автомобиле… Он понимал, что Сталин вряд ли поверил ему, решив разыграть сложившуюся ситуацию с наибольшей выгодой для дела. Да и как все это выглядело с его стороны?
Амбициозный авантюрист, поняв, что прежний идейный лидер (Троцкий) в своих планах отводит ему роль жертвенного барана, и почувствовав на шее готовую затянуться петлю, резко меняет не только лагерь, но и тактику. Поскольку по эту сторону баррикады уже есть утвердивший свои позиции лидер по линии вооруженных сил, перебежчик вынужден отказаться от видимых амбиций и претензий на лидерство. Грубо говоря, спасая свою шкуру, волк решил прикинуться верным псом и, усердно виляя хвостом, ждет своего часа, когда хозяин на миг утратит бдительность и отвернется. То, что, «раскаявшись», он просил расстрелять себя как предателя, не может служить основанием для потери бдительности, ибо для него было намного лучше рискнуть головой сейчас, пока еще оставался шанс выкрутиться, чем ожидать, как через год-два ему подарят законную пулю в затылок. А его попытки вкладывать усилия в расположение не только лидера, но и членов новой команды, вообще выглядели подозрительно в глазах Сталина, ведь для него – опытного аппаратчика – такой шаг был очевидным маневром в области работы с кадрами, на которой он сам в свое время и смог выбраться в лидеры.
