Дед Илья обнаружил пяткой скрипучую половицу, потопал по ней, цыкнул досадливо зубом.
– Завтра подновить надобно будет. Непорядок, ежельше в доме скрипеть начнет кто ни попадя! Утром машинку нашу достану, расчехлю-распакую, все подготовлю, а останется время – так и за половицу возьмусь. День дли-иинный… Слышь, Захар, а ты машинку-то нашу помнишь? Это ж не машинка, а сплошная глобальная катастрофа, хех-хех! Кирдык всему, хех-хех! Смертоубийство одно! Вот и поглядим мы на Монарха тогда, холера его задери!
Сколько себя помнил, спал дед Илья помалу, особенно в летнее, светлое время. Молодость сейчас всплывала чем-то далеким и смутным, но старик был уверен, что и тогда не мог дрыхнуть подолгу – от этой самой молодости, кипучести характера, от жадности к жизни. В зрелые, трудовые и военные годы вовсе было не до того, чтобы дремать сколько влезет. Сейчас же, в возрасте, который и представить себе трудно, засыпал дед Илья крепко, высыпался быстро, сны видел короткие, но яркие, а поднимался еще до первых солнечных лучей. Если не был занят домашними или какими еще заботами, присаживался к столу, подпирал бороду кулаками и смотрел в низкое окошко. Сплошная, шершавая, непроглядная по причине темноты Иваевская горка едва заметно и тревожно пошевеливалась, вздыхала туманом. А потом начинало происходить чудо: мрак протаивал, будто пролитые чернила постепенно впитывались в песок, и вот уже прямо перед стеклом возникала тоненькая веточка, которой мгновение назад совсем не было. Сразу после веточки появлялись звуки и запахи, словно кто-то невидимый поворачивал выключатель – вот скрипнул в чаще старый кедр, вот вторила ему задетая ветерком соседская калитка, вот пичуга проснулась – будто заново петь учится и пока еще стесняется концертировать в полный голос; вот тугой лесной дух толкнулся в лицо, сперва только хвойный, древний, звериный, потом к нему подмешивался запах йода с реки, затем уж и тонкие струйки прибегали – цветов и трав, молока и меда. Ну а потом этот кто-то выкручивал выключатель до конца, на максимальную мощность – и взрывалась тайга петушиным криком, коровьим мычанием, собачьим лаем, рыком тракторов и бензопил, ароматами навоза и солярки. На самой верхушке горки возникал пожар, сначала медленно, а затем быстрее и быстрее, опасно и радостно катился он кипящим валом по лапам елей вниз, к дому деда Ильи, и очень дед Илья этот момент любил, любил переживать его снова, робел и тревожился – а ну как сегодня по-другому выйдет? Но выходило всякий раз так, как надо, правильно и исконно, как и прошлым летом, как сотню и даже тысячу лет назад.
Сегодня все пошло наперекосяк. Во-первых, старика очень рассердил сон: он, молодой еще Илья, рыбалит на порогах, стоит на камнях, обдаваемый тучей брызг, от которых не спасает ни зюйдвестка, ни шитая на заказ брезентовая спецовка; то слева, то справа от Ильи осетры медленно, по-коровьи высовывают из воды морды, Илья неторопливо, степенно поворачивается к ним и стреляет из рогатки. Подбитые рыбины послушно плывут на мелководье, где и укладываются штабелями.
– Это что же?! – возмущался проснувшийся старик. – Это где же видано, чтобы на исетров с рогатками ходили?! Да разве ж исетры таки дураки, чтобы морды под рогатку подставлять?
Расстроенный, раздосадованный несправедливостью сна по отношению к рыбалке вообще и к осетрам в частности, дед Илья кое-как оделся и подсел к окну, но сосредоточиться не мог.
– Придумают же! – сердито качал он головой, от возмущения не примечая пока изменений – не мычали коровы, не лаяли собаки, не хлопали калитки, не перекрикивались соседи; изменений логичных и ожидаемых, но неприятных и незаметно, подсознательно раздражающих.
Раскачивался на лавке, маялся дед Илья, таращась в окно невидящим взглядом, затем не выдержал, стукнул кулаком по столу.
– Они бы ишшо показали, что я на медведя с рогаткой!!!
Кто такие, эти «они», которые сны показывают, дед Илья не знал, но в этот момент презирал и даже ненавидел их за недостоверность.
Будто откликнувшись на удар кулака, содрогнулась земля, дернуло занавески, закачался под потолком выцветший плафон люстры, в сенях свалилась с гвоздя сеть. И, самое удивительное, пронеслась за окном заполошно трепыхающаяся, пищащая тень. Дед Илья не то чтобы испугался, но вздрогнул от неожиданности, поднялся в недоумении.
– Енто что же деется? – спросил он у люстры и, не дождавшись внятного ответа, направился к дверям.
Нет, не взрыв его удивил – к сотрясанию почвы он был готов, потому как знал о надвигающейся на него войне. А вот летающие и по-птичьи пищащие под окнами тени – это из какой же оперы?
На высокой, недавно подправленной завалинке сидел перепуганный петух.
– Тьфу ты! – в сердцах махнул рукой дед Илья. – Я уж думал – космический Монарх пожаловал, а тут!.. – Он в нерешительности потоптался. – Ты чей же будешь, а? – Помолчал задумчиво, пошевелил усами. – Я так считаю, что енто Фроловы тебя забыли, потому как у Фроловых петухи завсегда нарядные были. Ишь ты! Блестишь-то как!
Действительно, скатившийся с верхушек елей рассветный пожар ярко вспыхнул на петушиных перьях, отливающих медью и золотом с васильковыми прожилками.
– Ну, сиди, блести себе, – разрешил дед Илья. – А я, значит, раз ты меня все одно выманил из дому, пойду гляну, далече ли енто грохотало.
Иваевская горка, может, и не была высокой, и даже серьезным холмом не считалась, но видно с нее было далеко во все стороны. Обычно дед Илья, молодцевато расшвыривая сапогами остатные клочья тумана, добирался до вершины минут за пять, но сегодняшнее утро не задалось во всем. Петух позволением блестеть на завалинке не воспользовался, увязался за стариком, поминутно забегал вперед и путался под ногами.
– Натурально собачонка! – останавливаясь, изумлялся старик, обходил помеху и через пару шагов вновь останавливался. Петух и рад бы не мешаться, но птичьих ног не хватало придерживаться нужного темпа, а плестись в арьергарде он никак не желал.
В результате на вершине горки дед Илья оказался только через полчаса – и тут снова громыхнуло. Капельки росы, блестевшие на кончике каждой сосновой иголки, брызнули в лицо, с гомоном вспорхнули перепуганные птахи, заметался в папоротниках петух.
Как известно, звук, свет и колебания почвы распространяются с разными скоростями, и потому, выбравшись на свободную от подлеска площадку, дед Илья застал гриб уже во всей чудовищной красе – грязно-дымным солнцем на ножке поднимался он над далеким горизонтом. Когда-то давным-давно старик оказался свидетелем испытания бомбы – тогда ядерный шампиньон был виден с двухсот километров, а в ста километрах от эпицентра, говорят, люди получили ожоги. Сейчас гриб был, похоже, дальше, но и мощность его была неизмеримо больше.
