Виталий Сертаков - Город мясников

Я подхожу ближе. Хобот прав – один из нападавших жив. Мерзавца поджарило разрядом тазера, он пытается уползти, подволакивая за собой парализованные ноги. Я беру его за шкирку, отряхиваю от мусора, поднимаю повыше и включаю фонарь. Лесняк скулит и пытается прокусить мне перчатку скафандра. Его башка с зубастой пастью, кажется, способна вращаться на сто восемьдесят градусов.

– Бауэр, что у вас там за вопли? – настораживается декурион.

– Нашли одного, допрашиваем в мягкой форме, – рапортую я. – Хобот, давай декодер!

Я втыкаю этой серокожей гниде за ухо пластинку декодера. Он вздрагивает, ворочает глазами и предпринимает очередную попытку откусить мне руку. Идиот не догадывается, что это не рука, а полимерный манипулятор, и ломает сразу два зуба.

– Кто вас послал? – спрашиваю я. – Говори, где ваши главари, не то я тебе ноги выдерну!

Я забыл, что его короткие ноги и так повисли плетьми. Лесняк вздрагивает от ужаса, когда декодер переводит человеческую речь в глухое мяуканье.

– Кто вас послал? – Я сжимаю манипулятором затылок мерзавца и борюсь с желанием раздавить его потную башку, словно гнилую тыкву. Потом несильно бью его пальцем в глаз. Пока несильно. Лесняк визжит и пускает пузыри. Его ноги болтаются, как веревки.

– Осторожно, Бауэр, – шепчет Хобот. – Командир может увидеть…

Мне плевать на декуриона, увидит он или нет, но на всякий случай я отодвигаюсь в тень, за крыло опрокинутой монеры.

– Остров спасения… – переводит декодер хрипы лесняка. Из широкой зубастой пасти капает слюна. – Только остров спасения… мы звали их, но они не хотели…

– Вы звали? Их? – От возмущения я слегка передавливаю ему шею. Кажется, в затылке у мерзавца что-то хрустит. Он распахивает пасть, чтобы заорать, но в мои планы совершенно не входят разборки с декурионом. Командир у нас помешан на справедливости и чести. Честь – хорошая вещь, когда противник придерживается тех же правил боя. Но сегодня ночью у нас разные правила!

– Вы звали их на свое лежбище, вы хотели выкрасть патрульных, да? А потом намеревались сделать из них чучела, а мясо скормить своим бабам? – Я бью лесняка в грудь и горло, затыкая ему пасть. Он вращает глазами и синеет, оставшись без доступа воздуха. Кажется, я сломал ему ребро. Это забавно! – Вы пытались выкрасть патрульных. Вы напали на белых переселенцев и нарушили договор. Ты слышишь меня, подонок? А когда они отказались с вами идти, вы напали сзади, так?

Лесняк хрипит.

– Вы еще можете… можете успеть… – переводит декодер его бессвязное бульканье. – На острове спасения много ваших… они поняли…

– Бауэр, ты собираешься его убить? – спрашивает Хобот. – Тогда делай это быстрее, пока командир не видел…

Быстрее? Ну, нет. Я буду делать это медленно, и первое, что я сделаю, после того как вырву из него декодер…

Во мне тогда многое поменялось. Я поверил, что есть другой выход для белого человека.

Для настоящего патриота.

Не служить в их гребаной армии и не дрочить гайки на заводе. Но с черепом, млин, толком побазарить не удастся. С матерью – еще можно говорить, а череп только стебется надо мной. Это когда бухой, а когда по трезвяни, так его, млин, хрен увидишь. Стакан дернет и пашет, как проклятый, а вечером сядет у ящика и всех ругает. Все у него мудаки…

И я забил на родаков болт. Пускай думают, что хотят.

Во-вторых, я уяснил себе, что рядом с дебильными уродами мне делать нечего. Если Оберст или Фельдфебель меня спросят, я честно скажу, что о таких бакланах думаю. Плевать, пусть Фил или Фриц гонят про меня, что хотят. Меня шняга эта давно не прет, впустую на старшеклассниц дрочить и бабки у чучмеков малолетних тырить.

Мне было по хрен, куда ехать, но внутри все зудело.

Я трясся на раздолбанном сиденье, пил горячий кофе и думал о России. Думал о том, что рассказывал Оберст, о том, что довелось прочитать за несколько дней. Иногда у меня в башке начинал твориться полный абзац, все мысли спутывались, и хотелось заорать от бессилия. Половина всякой шизы, которой нас учили, оказалась полной туфтой. Туфта – она и есть туфта, и про войну, и про Сталина с Лениным, а уж про то, как Россию грабят, – так я вообще молчу. Оберст в который раз оказался прав. Столько кренделей толстомордых по ящику треплются, а выходит у всех одно – все в стране путем, жизнь, млин, налаживается, бабки у народа немереные, пенсионеры, млин, от ожирения мрут, а честные звери с улыбкой кормят граждан абрикосами.

Хрен там.

То есть и раньше было ясно, что в ящике сплошной гундеж и правду скрывают, это как два пальца. Но только после встречи с Оберстом я задумался, какого хрена врут и в школе. Мы нарочно с Лосем подошли к историчке побазарить о Сталине, о Гитлере, всякое такое, но она на нас тут же пургу понесла, обозвала, и Лось сказал – беспонтово с дурой связываться. А с классухой вообще базарить – голимая затея, она бешеная и нас фашиками обзывала. С классной, Матвеевной, история веселая вышла. Уже после того, как мы от Оберста вернулись.

История – полный абзац. Сливай масло, называется…

Мы с Лосем историчке нахамили, точнее – она так разгундосила, что нахамили. Сидим, такие, на уроке нашей классной. Тихо сидим, прям в рот воды набрали. Мы заранее договорились партизанить, чтобы она не вопила и чтобы дерюгу не вызвала. Она же, чуть что, – за дерюгой посылает, истеричка хренова. А дерибас у нас на крышу перегревшийся, это даже черепа знают, с ним связываться никто не рискует. Дерибас, млин, в кабинете смолит, газетой прикрывшись, лишь бы его не трогали, да за аренду подвалов и сауны бабло кассирует. Орет только, что нас в колонию сдать мало, а он бы лично к стенке ставил. Педагог драный! Роздал полшколы в аренду, баклан хренов, а нам не может нормальную раздевалку отстроить, и в сортирах потоп вечный…

И на фига такой дерюга в школе нужен, что карман набивает, а вся школа, сами знаете что, сосет?

Короче, пенки были, полный абзац. Классуха как раз проперла тему про террористов и про Беслан, где заложников убили. Все сидят тоскливые, типа, детей жалеют.

Я поглядел вокруг, на моих замечательных, млин, сверстников. Позади бабы листали модный журнал, еще дальше, слева, жрали чипсы, на последней парте откровенно сосались.

Матвеевна наша раскудахталась, млин. Стоит, указкой колотит, типа, в благородной ярости, и гонит всякую лабуду насчет Чечни. Что ситуация нормализуется, что в Грозном артисты дают концерты, счастливое население ликует, а в каждой деревне с песнями встречают добрых русских солдат…