Всем хороша была Задверь. Одна беда — попасть в неё можно было не только из Добрии. Соперниками людей оказались коротышки-олли. Дверь из их мира открывались неподалёку от входа из Добрии. Многие годы люди и олли вели войну за богатства Задвери. Потом заключили перемирие, прочертили границу, каждый из народов начал пользоваться своими кормителями и одевателями. Память о войне была слишком свежа, потому любая, пусть нечаянная попытка нарушить границу пресекалась беспощадно. А уж о том, чтобы забраться в чужой мир, не было и речи. Незадачливый Гуня сделался военным преступником, шпионом и диверсантом потому, что оказался не в том месте, не в то время.
Неизвестно, была ли Добрия родиной Гоэльта и Тальды, но люди здесь говорили на том же языке, что и вирийцы. Потому Рен-Рендука посчитали своим, и самочинно присвоенное им звание толмача никто не оспаривал. Максиму не так повезло. Во-первых, оказалось, что обезоружили они не простых охотников, а стражу двери. Во-вторых, Огница была младшей дочерью князя ближайшего городка — Древца. В-третьих, Максим сам заявил, что Гуня его друг. А друзья наших врагов… Понятно, в общем. И кому какое дело, что они защищались? Стражи были при исполнении, чужакам шастать по Добрии не полагалось. А уж валять по траве княжьих дочек — и подавно. В общем, для смертного приговора преступлений хватало.
Однако народ в Добрии был хоть и жёсткий, но справедливый. И законопослушный. Болтать стражники могли всё, что угодно, но повесить без суда и следствия вряд ли осмелились бы. А после того, как Рен-Рендук разъяснил, что спутники его — беглецы от криссов, дело и вовсе запуталось. Как быть с незваными гостями, мог решить только Совет князей. Пока суд да дело, пленников поселили в доме на окраине Древца. Стены у дома были крепкими, окна — маленькими. И весь он чрезвычайно смахивал на тюрьму. К тому же обнесён двухметровым бревенчатым забором, за которым постоянно дежурила парочка стражников. Шуру и Гуне выходить за забор запрещалось, «для их же безопасности». Максиму разрешили гулять по городу, но косились на него крайне подозрительно. Потому выходил он редко, а сведения о Добрии черпал в основном из рассказов Рен-Рендука, исправно навещавшего бывших «соплеменников».
На десятый день с их появления в Добрии, как раз, когда колокол возвестил, что пришло время последней трапезы, бывший консул заявился с известием о своём новом назначении. Лицо его прямо-таки светилось от удовольствия и усики торжествующе топорщились. Радоваться было чему: князь пожаловал ему титул тиуна, то бишь сборщика халявы в Задвери.
— Сегодня не требуется! — новоявленный тиун захлопнул дверь перед носом у стражника, тащившего заключённым котелок с «ужином». — Сегодня у нас праздник. Рен-Рендук угощает!
Пусть был он гадом и мерзавцем, каких поискать, но жадности за ним не водилось. Минута — и на столе стояли жареное мясо с грибной подливой, гора толстых, широких, как тарелка, оладьей, миска сметаны, туески с малиной, ежевикой, смородиной. И последним мазком в натюрморте — графин с тёмно-рубиновым напитком.
У Гуни слюнки потекли от вида стольких лакомств.
— Ах ты ж, лепота! Нас так не кормят. Всё суп да каша, никто не знает, из чего сделанная, — не дожидаясь остальных, он схватил верхнюю оладью, макнул в сметану, сунул в рот.
Угощение в самом деле было знатное. У Максима рот начал наполняться слюной. Он взял вилку, наколол кусок мяса, отправил в рот. Да, это вам не блошатина из Отстойника и не синтетическая еда Вирии.
— Вкусно? — тиун самодовольно улыбнулся. — Давайте выпьем за Рен-Рендука.
Он плеснул в хрустальные, как и графин, стопки себе, затем Максиму. Помедлив, налил третью, подвинул Шуру. Коротышку демонстративно проигнорировал.
Максим поднёс стопку ко рту, пригубил. Жидкость напоминала коньяк если не вкусом то градусами — точно. На Земле ему доводилось пару раз коньяк попробовать — не понравился. А тут он и подавно пить его не собирался.
Он поставил стопку, посмотрел на Шура. Сфинкс сидел, не притрагиваясь ни к еде, ни к питью. Зато Рен-Рендук лихо опрокинул в себя жидкость, крякнул от удовольствия. Зачерпнул горсть красной смородины, высыпал в рот, принялся жевать, громко чавкая. Затем посмотрел на стопки Максима и Шура, усмехнулся.
— Что, не хотите радоваться за Рен-Рендука? Ваше дело. Между прочим, Маакс, мог бы и ты пойти в Задверь, а не прозябать в этой дыре. Не умеешь друзей выбирать, в этом твоя беда. Посмотри сам, с кем ты водишься?
Шур на выпад никак не прореагировал, а мысли Гуни и подавно были заняты другим. Он уже расправлялся со второй оладьей, миска сметаны как-то незаметно переместилась к нему на край стола и успела на половину опустеть. Теперь олли с вожделением смотрел на стопки с наливкой. И лишь почувствовав направленные на него взгляды, встрепенулся:
— А я чё? Я ничё. Не наливаете, и ладно. Ещё не известно, чиво вы там пьёте. Вот у нас в Од’доме наливка…
Он потянулся за очередной оладьей, но Рен-Рендук вдруг стукнул рукой по столу:
— А ну, недоросток, брысь отсюда! Булки слопал, и хватит с тебя! Нечего взрослые разговоры слушать. Спать иди. Од’дом ему, видишь ли, подавай.
Олли вздохнул, слез с табурета, побрёл в спальню. Максим хотел возмутиться вопиющей дискриминацией, но перехватил взгляд Шура и промолчал. Сфинкс поднялся из-за стола и ушёл следом за товарищем.
— Да уж, приятелей ты себе выбрал, — хохотнул им в спины Рен-Рендук. Подцепил вилкой кус мяса, сунул в рот. — Эх, Маакс, Маакс! Угораздило тебя и со стражей поссориться, и дочь местного князя обидеть.
Он жевал, но кус был слишком большим, не помещался целиком во рту. Подлива текла по подбородку, капала на новенький пурпурный жилет.
— За такие дела казнить вас всех следовало. Благодари Рен-Рендука, что живой. Не знаю, как ты и выкрутишься. Держался бы за Рен-Рендука…
— За вас?! — Максим наконец не вытерпел. — Вы же меня убить хотели, и в Вирии, и в Отстойнике, забыли? Да вы… вы… Вон, Зира за вас держалась. И где она?
Тиун засмеялся ему в лицо:
— Ты ничего не понимаешь, мальчишка. Победителей не судят. А Рен-Рендук побеждает всегда!
Он выпил ещё одну рюмку, потом ещё. Он смеялся и пил, хвалил себя и пил, хвастался и пил. Рен-Рендук праздновал. Максиму оставалось сидеть рядом с ним, слушать и мысленно просить, чтобы этот «праздник» быстрее закончился.
Когда гость поднялся из-за стола, от пиршества осталась только грязная посуда, да несколько раздавленных ягод на дне туесков.
— Всё, пора. Лодья в первом часу отплывает, вздремнуть ещё надо. — Тиун пошатываясь, двинулся к двери. Уже схватившись за ручку, обернулся: — Ты удрать не вздумай! Понадобишься ещё, понял? Э-э-эх, привязать бы тебя…
