— Хи-хи-хи, я пятнадцать верст тряслась…
— И, как раз, ха-ха-ха, к каше! Ой, не могу, ха-ха-ха!
— Тетя Настена, Юля — под полог просунулась перевязанная физиономия Матвея — вы есть хотите? Каша, как раз…
— Га-ага-га!
Теперь ржали уже все трое. Мотька недоуменно уставился на смеющихся, пытаясь, видимо, сообразить: что ж это он такого смешного сказал.
— Ох, ха-ха-ха, не могу, — Настена тряслась от смеха так, что билась спиной о стенку фургона — вы что… ха-ха-ха, сговорились?
— Кормильцы! Хи-хи-хи, кашевары! — Дискантом вторила матери Юлька.
— Мотя, гы-гы, не слушай… ох, блин, не слушай их, неси…. пока… ха-ха-ха… пока не остыла.
— Вы чего? — Мотька тоже было начал неуверенно улыбаться, но помешала раненая щека.
— Мотька, ха-ха-ха… — Настена дрожащей рукой попыталась утереть выступившие слезы. — Перестань…. помрем со смеху!
У задней стенки беспокойно зашевелился и тихо простонал Демка. Смех мгновенно утих, и Настена с дочкой склонились над раненым.
— Мотя, не обращай внимания, просто случай смешной вспомнили. Неси кашу, Юлька с утра не евши.
— Ага, сейчас. Минь, с тобой десятник Лука чего-то поговорить хотел.
* * *
На улице уже стемнело и рыжая борода десятника Луки светилась в отблесках костра, как глаз светофора. Во внешности лучшего лучника Ратнинской сотни отчетливо проявлялись черты предков-викингов: рыжими были не только волосы и борода, но даже брови и ресницы, глаза были светло-голубыми, а сам Лука высок и широк в кости. Своей скандинавской родословной он, похоже очень гордился и специально ее подчеркивал — волосы носил длинные, до плеч, а длиннющие, опускающиеся до груди усы, заплетал в косички.
— А-а, Михайла! — Лука сидел вместе со своим десятком около костра, возле его ног Мишка увидел на снегу три окровавленных болта с поломанными перьями. — Ты поел? А то, у нас еще осталось.
— Спасибо, дядя Лука, поел.
«Это ж он из покойников мои болты вытащил. Специально ходил, смотрел. Не зря дед его хвалит — настоящий профессионал».
— А скажи-ка, Михайла, — десятник поднял со снега мишкины болты — зачем ты перья из дерева делаешь? Они же ломаются.
— А из чего делать?
— Из кожи не пробовал? Если кожу правильно выделать, ничуть не хуже будут, и не сломаются.
— Не думал, как-то, — Мишка пожал плечами — надо будет попробовать, только я кожу выделывать не умею.
— Ничего, другие умеют. Расскажи-ка ты нам… да ты садись, чего стоять-то? Расскажи-ка ты нам, Михайла, как ты из своей игрушки шесть татей в бронях положил?
— Пять. Одного я ножом, Петька помог.
— Да? Это, который из вас?
— Тот, что в село приехал.
— А, ну ладно, пускай будет пять. Понимаешь, парень, даже хорошему лучнику положить в бою пять ворогов в доспехе — редкая удача. Не всякая стрела не всякий доспех пробивает, и ворог не стоит и не ждет, когда ты его продырявить соберешься. Он, вражина, наоборот…
«Поехали… Всем хорош мужик, и десятник отличный, и лучный мастер, и умен, но говорливый, как магнитофон. Не даром же кликуха — Говорун. Вообще-то, для потомка викингов, черта не характерная… Хотя и у них были скальды — песельники-сказочники. Сейчас он мне все расклады стрелкового боя в красках опишет, еще какое-нибудь лирическое отступление сделает, случай поучительный из собственной практики приведет, а потом только я вопрос услышу. Послушать его бывает интересно, а часто и полезно, но только не сегодня. Ночь уже на дворе, почти».
— …А было против вас четырнадцать лесовиков. — Продолжал свой монолог Лука. — Засады они делать умеют, из лука белку бьют так, чтобы шкурку не испортить, да еще все в бронях. Как же это ты их?
— Первых двух просто было — почти в упор. — Принялся объяснять Мишка. — Потом мы с Петькой…
Слушали внимательно, хотя большинство в девятом десятке и составляли уже матерые, опытные мужики, прошедшие ни одну сечу. Мишка даже почувствовал себя кем-то вроде экскурсовода — «Посмотрите направо, посмотрите налево» — когда вслед за его жестами все головы поворачивались туда, куда он указывал. Вроде бы, рассказал все, но лука не успокаивался:
— Так! А теперь поподробнее. Как ты, все-таки, уложил того лучника, он же тебе, поначалу, высунуться не дал. Что ты тогда сделал?
— Лежа, из-за саней выстрелил.
— Лежа?
«Ну да, ты же в нашей армии не служил, ползать на брюхе тебя не заставляли, а из лука бьют только стоя или с седла».
— Допустим, это — сани. — Мишка указал на свернутую попону, на которой сидел Лука. Я за ними спрятался и…
— Погоди! — Прервал Мишку Лука. — Какой высоты была поклажа?
«Дотошный, как налоговый инспектор, но так, наверно, и надо»
— Мне по грудь было.
— Ага! Тишка, дай щит. Нет, низко, седло подставь, а на него уже щит. Да, так и держи. Давай дальше, Михайла.
— Я за поклажей спрятался, зарядил самострел…
— Заряжай. Все, как было, показывай. На вот болт, все равно испорченный.
Мишка проделал все манипуляции, потом лег на снег и высунулся из-за импровизированного укрытия.
— Вот так. Он меня, наверно не заметил.
— Нет! — Лука отрицательно покачал головой. — Такой стрелок все замечает. Но лежачего он опасным не посчитал. Все поняли?
Десяток ответил своему командиру нестройным согласным ворчанием. Мишка понял, что мужикам действительно интересно и продолжил:
— Ну, я подождал, когда он в другую сторону посмотрит, и стрельнул.
— Вот! — Лука назидательно поднял вверх указательный палец. — Лежишь себе спокойненько, никто на тебя не смотрит, тетива на защелке, держать не нужно, а как случай выпал, раз и готово! Ну, признавайтесь, перестреляли бы Мишку на месте того лучника? Чего молчите? Правильно, любого бы из вас он положил. И меня бы положил, потому что, я в его сторону и глядеть бы не стал: лежит, ну и пусть себе лежит. А потом он из-за тех же саней еще одного стрельнул, и еще одного — на полном скаку, с седла. А кто из вас, Михайла, тому, который вон там лежал, болт в глаз засадил?
«Вообще-то, в ногу, а в глаз уже Немой „пересадил“, но это все мелочи».
— Кузьма. Он только один раз выстрелить мог, ему стрела вот сюда попала и к саням пришпилила.
— Вот! Слыхали? — Лука возвысил голос, хотя его и без того слушали внимательно. — Кто-нибудь из вас, к саням пришпиленный, выстрелить может? Да еще так точно! Не можете! Так, а теперь ты, Тишка, повтори то, что ты давеча трепал про детей и игрушки. Ну, я жду!
Тихон, явно смущенный, потупился и невнятно пробормотал:
