Коммуникатор разбудил его ни свет ни заря, сообщения Агнес передавались без промедления, все они имели первоочередную важность. Как и обычно, старушка использовала один из их личных кодов — настолько простой, что для работы с ним хватало карманного компьютера. Даже самые изощренные из систем с трудом раскалывали тексты, написанные с грубыми грамматическими ошибками, а результат дешифровки выглядел следующим образом: “При-ижай суда xapoшo новасцы”.
«Приезжай сюда, хороший. Новости”? Нет, скорее уж: “Приезжай сюда. Хорошие новости”.
Куда приезжать? Когда приезжать?
Все стало понятно по прочтении ежеутренней сводки важнейших новостей, рутинно подготовленной референтом, — Агнес назначила на полдень пресс-конференцию. Она хочет, чтобы он присутствовал, но не говорит, в чем там дело. Возможно, боится, что кто-нибудь перехватит сообщение. Или играет в какие-то свои игры.
В какие именно — это под силу угадать разве что Господу Всевышнему. Хейстингз почитал Агнес как одного из величайших махинаторов в истории человечества, искренне гордился многолетним сотрудничеством с такой великой личностью и, конечно же, не мог устоять перед искушением еще раз понаблюдать ее в действии. Кроме того, он питал к Агнес Мюррей Хаббард некую странную привязанность. Ни одной, кроме Агнес, женщине никогда не удавалось переиграть его в постельной политике. И уж конечно, ни к кому на свете, кроме Агнес, не побежит он, высунув язык, по первому зову, как собачка на свист.
Понять ситуацию — это было главное. После озарения Хейстингзу потребовалось всего несколько секунд, чтобы заказать транспорт и отменить с десяток намеченных встреч. Полусонные, полувыбритые, полузастегнутые немцы, примчавшиеся на неожиданный вызов, пробудили у него искреннее, чуть злорадное веселье. Дергать подчиненных — вечное и неотъемлемое право начальников. Даже обязанность — так, во всяком случае, считают очень многие.
Но не успел “кадиллак” пересечь последнее минное поле, как Хейстингза начали мучить сомнения. Не обманывай себя, будто ты торопишься помочь Агнес — или бежишь, задрав хвост, по зову старого чувства — или, уж тем более, хочешь еще разок понаблюдать ее в боевой обстановке. Ты просто надеешься, что она милостиво предоставит тебе место на невесть откуда взявшемся спасательном плоту. Нужно было позвонить сперва, повыламываться. Слишком уж горячая готовность на все может вызвать у нее сомнения.
Усталый старик, мечтающий о поддержке и утешении. Глупость, немереная глупость! Агнес Хаббард не просят о помощи. Эта женщина презирает слабость. Только покажи, что ты размяк, что не можешь больше быть надежным союзником, — она тут же вцепится тебе в глотку. Возможно, уже вцепилась, просто ты еще этого не почувствовал. Возможно, ты поспешаешь на собственные похороны.
Акулы кружили все ближе. Он знал это уже много месяцев — и не видел никакого спасения. Китай настроился признать Всемирный Парламент. ООН исчезнет если не сразу, то самое позднее, когда Ольсен Паращук Чен проведет и выиграет всеобщие выборы. С уходом ООН уйдет и Уиллоби Хейстингз — и, само собой, Агнес Хаббард. Нет сомнений, что она прекрасно понимает опасность и пытается что-то предпринять. Только надежда получить утешение, надежда услышать, что Агнес снова придумала план, который спасет их обоих, и вырвала сегодня Хейстингза из привычной рутины.
Один в роскошном салоне машины, лежа на сиденье, он долго размышлял, не стоит ли отменить поездку и вернуться. Вывод был очевиден с самого начала — любое проявление нерешительности лишь усугубит и без того тяжелую ситуацию.
Погода — вот единственное, что хоть немного радовало: синоптики классифицировали дождь как “безвредный”, а поток ультрафиолета был рекордно низким для весны. Миля за бесконечной милей тянулись трущобные поселки, долины, превратившиеся в протоки речной дельты, соленые озера, бывшие когда-то фермерскими полями. Ничего приятного для глаза, ничего, способного развеять мрачное настроение. Хейстингз смотрел телевизор. Затем референты передали очередную сводку новостей. Индийское правительство, засевшее в Дели, отзывает свою делегацию из ООН и разрешает провести выборы представителей в Парламент. Чушь — делийское правительство не контролирует практически ничего, кроме своей столицы, а прочие правительства, оспаривающие власть над Индией, и так поддерживают Парламент, все как один, который уже год. Примеру делийцев может, последовать одно из японских правительств. Вот это уже посерьезнее. Центр Института трудно было назвать отрадой для глаза — старые, унылые здания, многие из них построены еще в начале двадцатых.
Ко времени создания Института необходимость селиться на высоких местах стала уже очевидной для всех, поэтому он, в отличие от большинства крупных организаций, ни разу никуда не переезжал. Обшарпанность Центра была еще одним болезненным воспоминанием о возрасте, о годах, ушедших с того времени, когда Уиллоби Хейстингз и Агнес Хаббард встряхнули мир за шиворот, вбили в его дурную голову хоть малую толику здравого смысла.
Институту больше тридцати лет, а ведь Хейстингзу было уже сильно за пятьдесят, когда неким сонным августовским вечером он протащил этот мандат через голосование ни о чем не подозревавшей Генеральной Ассамблеи. Как сейчас помнятся вены, вздувшиеся на побагровевшей физиономии старика Де Джонга, тогдашнего Генерального Секретаря.
— И стоило мне на минуту отвернуться! — орал толстый голландец. Но поезд уже ушел. Мандат на имя “Стеллар Пауэр” был одобрен, Агнес стала директором.
Через несколько лет она сделала все от нее зависящее, чтобы усадить Уиллоби в освободившееся кресло Де Джонга.
Старые, мать их, добрые денечки!
И сам он тоже стар. Хейстингз хоть сию минуту ушел бы в отставку — не знай он, что не проживет потом и недели. За много лет накопилось много врагов.
Старость, дрябло обвисшее брюхо, издевательски подчеркиваемое теперешней дурацкой модой на все в обтяжку. Хейстингз никогда не боялся хирургов, знал, что современные косметологи творят чудеса, — и старомодно презирал вое их механические корсеты как бессовестное очковтирательство. А посему хранил верность своей доисторической фигуре.
Старость напоминала о себе и мелким, недостойным раздражением на неизбежную задержку, на необходимость ждать, пока две охранные службы завершат свою неизбежную склоку. Ооновские копы в небесно-голубом, институтские копы в темно-красном — ну настоящие, прости Господи, немецкие овчарки — сверкали друг на друга глазами, злобно рычали, драли лапами ни в чем не повинный ковер. Необузданная фантазия юристов сделала Агнес Хаббард вроде как подчиненной Генерального Секретаря ООН и таким образом сильно затянула спор. В конце концов было принято то же, что и всегда, решение — Хейстингзу оставляют его охранников, однако они пойдут без оружия, под конвоем институтских громил.
