Я посмотрела наверх: обычно, над склепом всегда есть табличка с фамилией семьи, которой он принадлежит. На этом не было ничего. Отполированный кусок мрамора тускло мерцал в свете фонаря.
Маркус нажал на крыло одного из ангелов и что-то щелкнуло, дверь со скрипом отворилась. Нас обдало ледяным воздухом. Пахло сыростью. Воздух был тяжелый и затхлый. Я зябко поежилась и обхватила себя руками.
Маркус шагнул внутрь первым. Я вошла вслед за ним. Впереди темнело пространство, в тени скрывался саркофаг, находящийся на небольшом возвышении, смутно виднелся орнамент на сводчатом потолке и люнетка, расписанная по библейским мотивам. Возле стен, по обе стороны от мраморного гроба, стояли круглые подставки с нетронутыми свечами.
Меня пробирала дрожь: здесь было ужасно холодно и, казалось, что тени пляшут по стенам зловещими силуэтами и шевелятся перетекая со стены на потолок и обратно. Никогда не могла назвать себя трусихой, но здесь было жутко. Действительно жутко.
– Чей это склеп?! – спросила я поворачиваясь к Маркусу и застыла. Он стоял прямо позади меня. Свет фонаря расчертил его лицо подобно полотну в черно-белых цветах, выделяя высокие скулы и линию рта. Глаза Маркуса казались темными, почти черными и мрачно смотрели на меня из-под длинных ресниц.
– Твоя, – ответил он доставая что-то из кармана.
Chapter seven
Bury Yourself
Я вздрогнула и попятилась назад. Маркус встревоженно покосился на меня:
– Что с тобой?! Ты словно приведение увидела.
Он держал в руках шкатулку. Всего лишь небольшую шкатулку.
– Что? Нет, все нормально, – ответила я таращась на его руки, продолжая трястись. Господи, я параноик!
– Ты дрожишь, – он снял свою куртку и накинул мне на плечи. Его запах укутал меня теплом.
– Спасибо, – едва слышно произнесла я и еще раз посмотрела в его глаза. Они были синими, как всегда, безупречно синими, а мое воображение и мрак сыграли со мной злую шутку.
– Держи.
Я посмотрела на Маркуса. Он протянул мне резную шкатулку. Красивая тонкая резьба опоясывала овальную крышку, а по периметру шли узоры из цветов.
– Что это? – спросила я уставившись на нее с подозрением.
– Гробик, – умильно улыбаясь объяснил Маркус.
– Очередная шутка! – меня стало напрягать его чувство юмора.
– Сюда ты можешь сложить все, что посчитаешь нужным и похоронить здесь раз и навсегда, оставив в стенах этого склепа.
– Почему ты так уверен, что мне нужно что-то хоронить?
– Потому, что от тебя веет разбитыми мечтами.
Мне даже захотелось себя понюхать.
– Должно быть они невыносимо воняют!
Уголок губ Маркуса слегка направился вверх обозначая улыбку.
– Не похоже, чтобы здесь кого-то хоронили. – склеп выглядел заброшенным. Я посмотрела на саркофаг, стену и роспись на ней. Она давным давно обвешала, краски потускнели и теперь виднелись лишь обрывки сюжета: кусочек некогда красной туники, нимб над седой головой и обрывки облаков.
– Этот склеп никому не принадлежит. Я не знаю, что произошло с хозяевами, но им так и не воспользовались. Возможно, его оставили для того, что бы кто-то мог похоронить здесь старого себя, чтобы завтра проснуться новым человеком. Положи в нее все то, что мешает тебе идти дальше: всю боль и страдания. Оставь себе воспоминания и теплую о память о дорогом человеке, а все остальное похорони.
Маркус достал зажигалку и поднес к свечам. В мрачном пространстве склепа заплясали золотистые огни. Их пламя подпрыгивало и отправляло к сводчатому потолку клубки черного дыма.
Раскрыв шкатулку я увидела лист белой бумаги, на каких писали раньше и простой грифельный карандаш. Я достала лист, положила его на покрытую тонким слоем пыли крышку саркофага и уперлась острием карандаша в чистое и белое, как снег пространство. Что я должна написать?! Что похоронить, а что оставить?!!
Пришло время перестать убегать от боли, встретиться с ней лицом к лицу, с ее причинами и прожить ее до полного исчезновения. Выжечь ее из себя. В конце концов, боль – это всего лишь иллюзия, ее не существует на самом деле, она не более чем маячок указывающий на причину. Именно я порождаю всех этих монстров в своей голове разрушающих меня изнутри, и, возможно, мне стоит посмотреть на все со стороны – беспристрастно.
Пальцы сжимающие карандаш дрожали и темно серая точка становилась все больше, кажется слова застряли в горле и руки просто отказывались чертить буквы. На листок упала блестящая капля, отражая меня и огни свечи, словно маленькая вселенная, и тут пошел целый дождь: слезы лились и лились, и я не могла заставить себя не плакать.
Сейчас я уже не могла понять кто я, и в каком мире я живу. Все то, чему нас учили потеряло смысл.
Маркус выжидательно остановился позади меня. Я обернулась, чтобы посмотреть на него. Его светлые волосы и глаза мерцали золотом. В полумраке он казался еще прекрасней.
– Я ничего не написала, – произнесла я шепотом.
– Ты написала все, что было нужно, – в его голосе звучали нотки тоски.
Маркус скомкал лист в ладони и положил в шкатулку, затем он взял свечу и поднес ее к бумаге: она нехотя, но все же загорелась, поднимаясь языками пламени вверх. Свечной воск стекал на бумагу и дно шкатулки, собираясь в причудливые рисунки. Через минуту от бумаги осталась крошечная горстка пепла.
– Возьми шкатулку, пожалуйста, – попросил Марскус, и когда я выполнила его просьбу, он потянул крышку саркофага на себя: та со скрежетом повиновалась.
Я поставила шкатулку внутрь, на дно и отошла в сторону. Маркус сразу поставил крышку на прежнее место.
– Мы сделали это, – произнес он улыбаясь.
Я прислонилась к стене от внезапно накатившей усталости. Камень был холодный и немного влажный, но мне было все равно на данный момент.
– Пойдем, пока ты совсем не продрогла.
Холодный ветер обдувал лицо, забирался под куртку и путал волосы, неся с собой запахи городской пыли, кладбищенской сырости и истлевшей листвы. Везде были одинаковые кресты и скорбящие об усопших статуи. Сухие ветки жалобно хрустели под ногами, рассыпаясь в пыль. Я думала о Кейле. Временами, Маркус смотрел на меня и, вроде бы, собирался что-то сказать, а потом снова опускал голову вниз и шел дальше, погруженный в свои мысли.
Миновав кованные ворота мы остановились. Ветер гнал суховей вперемешку с пылью по пустынной площади. В воздухе витал ни с чем не сравнимый запах, такой далекий от того, чем пахнет Обливион.
Маркус глубоко вдохнул. В густом полумраке его черты лица были особенно выразительными: красивые губы; яркие глаза и длинные черные ресницы; казавшиеся бесконечно длинными из-за того, что их тени стелились по щекам. Его кожа была гладкой и мерцала, и я подумала, что, наверное, на ощупь она словно шелк.
