Когда он очнулся и, застонав, вяло шлепнул себя по обожженной кислотным или щелочным — хрен разберешь — песком, то явно не ожидал, что столь легкий шлепок вызовет столь дикую боль.
Да… Эти песчаные ожоги коварны. Здесь много кто лишился ног, рук и жоп. Много кто потом сдох от безумной боли, токсикоза, потери почти всей кожи и неприживаемости новой искусственной шкуры в бесплатных больницах, где печатающие органы принтеры столь же дерьмовые, как и доктора. Песок обжигает быстро, но первые секунды он как бы варит и обжигает кожу и мясо под ней, но как-то умудряется не затрагивать нервные окончания. Когда же и до них доходит очередь, то сначала жертва ощущает только легкое покалывание или даже щекотку — например, будто по щеке бежит какая-то букашка. Так и хочется себя шлепнуть по щеке, чтобы раздавить гада.
Он шлепнул.
И теперь с воем катался по расстеленному поверх песка листу толстого полиэтилена.
С нехилой задержкой прилепленная к его шее гражданская аптечка наконец-то изучила кровь своего постоянного пациента и наконец-то вколола ему нехилую долю быстродействующего обезбола. Одновременно аптечка испустила в эфир сигнал бедствия, на всех доступных ей частотах вопя, что человеку срочно нужна медицинская помощь. Вышлите бригаду! Тогда же аптечка — я хорошо знаю протоколы и алгоритмы действий таких устройств — вколола пострадавшему точно выверенную дозу средства, что должно было погрузить его в мягкий сон. Во сне не больно, да? Конечно, такие протоколы и такие средства доступны только дорогим аптечкам. И их безмолвные крики о помощи слышатся полицейскими и медицинскими сканерами в первую очередь. Еще минута — и сюда опустится медицинский флаер с умелой бригадой на борту. Они спасут богатенького… нет, не спасут. И флаер не опустится в отравленные обжигающие пески, что омываются столь же ядовитой пересоленной водой. И средство, что было вколото чуть притихшей жертве было лишь слабым успокоительным — оно не отрубит пациента, а просто уберет истерию. И запас этого средства невелик — он уже кончился. Я хорошенько прошелся по содержимому аптечки, похожей на костяной незамкнутый шейный обруч, что был сделан на заказ в очень дорогой фирме и точно по размерам этой холеной тонковатой шейки.
Сидя в инвалидном гусеничном кресле, я терпеливо ждал, опустив руки на подлокотники и лениво наблюдая за мучительной агонией камбалы, что вяло дергалась у левого колеса кресла в трех сантиметрах от воды, которую покинула добровольно. Эта рыба одна из тех, что очень неприхотлива. Может жить даже в столь неглубокой пересоленной воде и довольствоваться полным дерьмом вместо еды — хотя этот и без того живучий вид был дополнительно подкорректирован учеными, чтобы повысить шансы на выживание и не прервать хотя бы эту пищевую цепь. Ну и заодно чтобы не лишить последнего источника белка тех двуногих нищебродов, что как-то пытались выжить на этих некогда плодородных землях, что превратились в еще одни токсичные пустоши. Из красивого тут остался только шум недалекого океана — что с каждым днем подступал все ближе. Слышит ли этот звук умирающая камбала? Хотя, судя по слезающей с нее шкуре и по уже сваренным слабой кислотой глазам ей сейчас не до щемящих сердце звуков, да, рыба?
Когда затихший и по-прежнему нихрена не понимающий ушлепок снова разлепил глаза, первое что он увидел, так это подыхающую камбалу перед своим лицом. Чуть шевельнув креслом, я наехал траком на дергающуюся рыбу, давя ее и разбрызгивая отравленную полужидкую плоть.
- Иисусе! — отпрянувший ушлепок резко пришел в себя, вскочил, закрутился на месте — Иисусе! Что за сучья хрень? Где я?!
Я молчал и слушал океан.
Как давно я последний раз так спокойно наслаждался звуками своего детства? Этот неумолчный мерный звук спокойного исполина, наносящего волнами удар за ударом по подножию моей родной башни-небоскреба… Эдельвейс… дом милый дом. Одна из пяти башен — первых башен. Башни с ничего не значившими тогда для меня именами, хотя я много раз видел эти пять разноцветных небоскребов на стенных мозаиках на многочисленных наших лестничных площадках. И я знал имя каждой из пяти башен. Они были первыми и сначала их все хотели назвать на «А». План был частично осуществлен: Адонис. Астильба. Альба. А потом вдруг разрешили голосовать будущим жителям оставшихся башен. Ну… а на первых посрать — тех, кому выбора не дали. Так вдруг появился Эдельвейс. И что там еще? Ах да — гордая Вальдштейния. Плоды первых экспериментов с подобными рвущимися в небо муравейниками, что в теории должны были сами себя обеспечивать всем необходимым на девяносто процентов. Еще одна глупая сказка, что так и не стала реальностью. Хотя… уже во времена упадка, когда Эдельвейс был уже официально заброшен и оказался на мелководье наступающего по всем фронтам океана, когда там родился и начал дышать я… вот тогда наша небольшая община обеспечивала себя всем необходимым даже не на девяносто, а на сто процентов… У нас просто выбора не оставалось — на нас всем было посрать. Времена, когда наши предки сделали чудные открытия — если болит голова, то в аптеку не сходишь. Терпи. Или долбанись гудящей башкой о стену и отрубись. Хотя были еще народные средства вроде трехсот грамма трижды перекрещенного и в три глотка выпитого самогона. Вроде как помогало…
- Иисусе! — в третий раз огласил пустошь своим криком придурок и, пав на колени, принялся что-то искать в карманах радужных шорт. Может разноцветность его одежки заставила меня вспомнить о давней истории с первыми башнями?
Все они были яркими. Потом потускнели, но оставались светлыми. Пока спустя годы одну из этих заброшенных построек не выкупил за бесценок Атолл Жизни, превратив в одну из двух своих штабных крепостей — по штуке на полушарие. Тогда некогда розово-белая башня окрасилась в черный цвет со сложными меняющимися оттенками. На самом деле это был базовый пассивный цвет. Там использовали даже не краску, а новейшую разработку, что выполняла уйму важных функций — включая умную невидимость.
Нет… вряд ли этот жадный никчемный дебил напомнил мне ту давнюю историю. Хотя его радужные шорты и пятицветная футболка…
- Карманы пусты… — выдохнул мужик, что одевался не по возрасту. Хотя его доставили сюда прямо с вечеринки, где требовались пляжные костюмы какого-то отрезка из двадцатого столетия. Ну и одевались же тогда…
- Тебе не повезло — произнес я, доставая из нагрудного небольшого рюкзака банку с витаминной смесью — Я бы тебя просто убил, быстро и мучительно, но тебе реально не повезло — мне скучно. Поэтому ты будешь жить. И тебе вдвойне не повезло — мне больно. Поэтому ты будешь жить долго. Хотя тут в моей будущей веселой игре небольшой прокол — вдруг ты из тех, кто легко самоубивается или там впадает в судорожный мать его ступор безразличия. Видел я таких — им раскаленным штопором печенку вынимаешь через жопу, а они смотрят куда-то сквозь тебя и тихо улыбаются в то время, как их окровавленное дерьмо капает на дубовый дорогущий паркет…
- Ии… — совсем тихо произнес застывший мужик
- Но я просмотрел твой психологический портрет. И там сказано, что ты очень жизнелюбив. Эй, жизнелюбивый — улыбнулся я, приподнимая левую руку с взведенным револьвером — Сиди тихо, гнида.
- Ой… — совсем по-женски произнес гнида и, не отводя глаз от смотрящего ему в переносицу револьверного ствола, осел обратно на жопу. До этого он вроде как хотел вцепиться мне в глотку. Вот ведь сука… инвалида обидеть хотел.
Понимающе оскалившись — видно желание жить и убивать — я сделал пару глотков бодрящего витаминного состава и продолжил:
- Я тут чуток приболел — ну да ты сам видишь — так что следующие пару дней я точно не боец. Но с таким дерьмом как ты справлюсь. Оглянись.
Мотнув башкой так, что хрустнула шея, он уставился назад. Но не увидел там ничего для себя интересного. Гребни невысоких песчаных влажных холмов. Лужи застоявшейся соленой мертвой воды между ними. А над всем этим царила не сильно то и высокая гора — столь же мертвая, пятнистая от областей песка, с жиденькой снежной шапкой.
