Референт проводил Сергеева в кабинет, где он сходу угодил в объятия Романа Ивановича Шалая. Объятий в прямом смысле, конечно, не было. Даже в годы совместной работы особой дружбы между Сергеевым и Шалаем не наблюдалось, были ровные отношения, где-то между приятельскими и безразличными.
Уже в те времена Рома склонялся в сторону работы в контрразведке, а Умка торил себе путь полевого агента, оперативника, а это, для тех, кто понимает, говорит о совершенно разных жизненных принципах. Жизнь еще несколько раз сталкивала бывших однокашников после учебы, и никто из них не вынес из этих контактов отрицательного опыта, наоборот, отношения стали лучше, чем были. И в момент, когда случился Потоп, и Шалай внезапно всплыл при новом правительстве Конфедерации в качестве серого кардинала и главы всесильной СБ, Сергеев даже обрадовался. При всех малоприятных особенностях характера Роман Иванович был человеком, с которым можно договориться или, по крайней мере, попытаться договориться.
Рукопожатие у субтильного, похожего на белку, Шалая, было крепким. Он немного раздобрел за те годы, что Умка его не видел (наверное, сказывался сидячий образ жизни), но не оплыл, а, скорее заматерел. Для мужчины за пятьдесят он выглядел просто отлично, только острую, вытянутую вперед мордашку покрыла сеть глубоких морщин. Зато зубы Роман Иванович себе исправил: исчез беличий прикус, и от этого лицо стало выглядеть значительно суровее.
– Ну, здравствуй, Миша, – сказал Шалай и жестом указал на кресло возле столика, на котором был накрыт завтрак. – Присаживайся. Давно не виделись…
– Давненько, – подтвердил Михаил. – Я смотрю, у вас нововведения… Сканеры на границе, мобильные интернет-терминалы!
– Учимся помаленьку… А что, понравилось?
Шалай улыбнулся, явно не без намерений продемонстрировать безукоризненную линию зубов.
– Впечатляет. Особенно скорость реакции…
– Приятно слышать. Особенно от тебя. Угощайся, – предложил Роман Иванович, – и я с тобой перекушу, сегодня даже спал в кабинете.
– Случилось что?
– Да. А ты не слышал?
– Ну, у нас там особо радио не слушают. Да и последние сутки я возле границы по кустам лежал. Едва отмылся потом на квартире…
– Что, мои лучше стали охранение нести? – спросил Шалай, хитро прищурившись.
– Если честно, то нет, Роман. Просто нарвался на патрульный автомобиль. Пришлось ждать.
– Ну, значит, будем улучшать боевую подготовку!
– Это на здоровье. Погранцы – это твое ведомство?
– Тут всё – мое ведомство, – сказал Шалай серьезно. – И не сомневайся.
Он взял с блюда хорошо прожаренный тост и принялся намазывать на него масло.
– Какими судьбами к нам, Миша?
– Хочу кое с кем встретиться. Это раз.
Сок в стаканах был свежеотжатым, в меру холодным, из любимых Сергеевым сицилийских апельсинов. Не то, чтобы Шалай мог озаботиться вкусами гостя (хотя возникни необходимость – и Рома вытащил бы любую информацию из самых тайных источников), а просто так сложилось.
– А что «два»?
– Зайти к себе в банк.
– Лекарства?
– Прежде всего – да.
– Ко мне вопросов не было?
– Был один.
– Понято. Иначе бы – зачем во Львов тащиться? А ты приехал… Задавай.
– Мне нужно купить партию оружия. Конкретно снайперские винтовки и нестандартные боеприпасы.
– Много?
– Нет.
– Источник тот же?
Сергеев знал, что вся нелегальная торговля оружием замыкалась на шефа СБ и приносила ему немалые барыши. Роман Иванович знал, что Умка об этом знает, но, несмотря на то, сохранял иллюзию непричастности.
Сергеев ухмыльнулся, и спросил не без ехидцы:
– А что, кроме твоих людей, кто-то может продать натовские патроны?
– ООНовцы могут, – спокойно парировал Шалай.
В свое время ООНовцы, конечно, пытались организовать себе приработок, но потерпели фиаско, понесли денежные потери и сдались на милость победителю. Их канал тоже контролировал Шалай.
– У меня с ними отношения не сложились, – заметил Сергеев флегматично, сооружая себе сандвич. – Несерьезные ребята. За ними кто-то явно стоит!
Первый день приезда всегда был пиршеством вкуса. Съеденная в поезде курица да дохлые бутерброды на вокзале в Белой Церкви не могли испортить впечатления от настоящей пармской ветчины, ароматного польского сыра и восхитительно нежных тостов с золотистым маслом.
– Миша, ты мне сказки не рассказывай. Я о твоих запасных вариантах все знаю.
А я о твоих, подумал Сергеев, а в слух произнес:
– Мне пока запасные варианты без надобности. С тобой мне удобнее. Хотя, хотелось бы подешевле.
– Со мной тебе спокойнее. Представь, что у нас не сложилось, и я за тобой гоняюсь!
Сергеев рассмеялся.
– Нет, Рома, лучше дороже, но чтобы ты за мной не гонялся. Тут и двух мнений быть не может.
– Вот и хорошо… – протянул Шалай удовлетворенно.
– Так что у тебя стряслось? Не зря же ты на границе такое мелкое сито поставил?
– В Тернополе губера завалили, – произнес Роман Иванович недовольно. – Я предупреждал Стецкива, что с этим пидором будут проблемы, но ты же знаешь – он меня слушается через раз.
Тут Шалай явно скромничал. Слухи о том, что гетман без советов начальника СБ даже с женой не спит, циркулировали давно и, скорее всего, говорили о том, что пан Стецкив почти все время занимается тем, что более всего любит: охотой, рыбалкой да хористками из львовской оперы. Так что тернопольский губернатор, конечно, мог быть креатурой Стецкива, но уж никак не без ведома шефа контрразведки.
И Роман Иванович разъяснил ситуацию с убийством, так, как он себе ее представлял.
– Вот, значит, как… – протянул Сергеев.
– Да уж… Ничего приятного нет.
– Разлагаетесь, значит, потихоньку…
– Хреновая шутка, – сказал Шалай, кривясь. – Сидишь там у себя в зверинце, дичаешь, а приезжаешь сюда – начинаешь мне темя выедать. Тебе хорошо говорить, у тебя там педерастов нет, не выживают, а у меня их – как собак нерезаных.
– А у нас там, вообще, мало кто выживает, Рома, не только они. Знаешь, друже, я бы с тобой местами поменялся бы на недельку, так для примера, и ты бы понял, что педерасты – это еще не самое страшное, что есть в жизни…
– А я бы с тобой не поменялся, Миша, – передразнил его интонации Роман Иванович. – Потому что при мне мои пидоры пискнуть боятся, а при тебе, с твоими анархическими взглядами за неделю так разболтаются, что на улицах шествия будут устраивать.
– За что же ты так меньшинства не любишь? Как-то это все не демократично, Роман Иванович, не по-европейски…
– Ехидничаешь? – осведомился Шалай недоброжелательным тоном. – Нехорошо.
