Утро следующего дня. Я сижу в своем кресле и делаю вид, будто сплю, хотя на самом деле размышляю о том, что стоит вломиться в квартиру миссис Хендерсон и поискать там консервы. На стенах, напротив того места, где фольга приклеена скотчем, солнечный свет обводит по периметру два прямоугольника. Из-под отогнутого уголка бьет блестящий луч света, освещая лицо Доун, суровое и нахмуренное. Вдруг Доун выходит из оцепенения и наконец обращается ко мне:
— Маркус, нужно уходить отсюда. Я все обдумала: отправимся за город, в глушь, где не пройдут домашние и не проедут машины. Они не рассчитаны для работы за городом.
— Кто? — спрашиваю я, хотя и так прекрасно все понимаю.
— Машины, Маркус.
— Милая, наверное, просто произошел какой-то сбой в программе. Ну, то есть машины же не…
Я умолкаю, сообразив, что несу чушь, в которую не верю сам. Доун подбирается к креслу, берет мое лицо в мозолистые руки и произносит очень медленно и четко:
— Маркус, каким-то образом машины ожили и теперь причиняют людям вред. Случилось что-то страшное, и никто нам не поможет. Мы должны убраться отсюда, пока не поздно.
Туман рассеивается.
Я беру Доун за руки и обдумываю ее слова, размышляю о том, как выбраться из города. Уложить вещи. Выйти из квартиры. Перейти по мосту Джорджа Вашингтона. Идти на север, в горы, миль сто, не больше. И наконец: выжить.
Это невозможно.
— Доун, я тебя понял. Но ведь мы не знаем, как выжить в лесу — мы даже палатку ни разу не ставили. Если нам и удастся выбраться отсюда, в лесу мы умрем с голода.
— Мы не одни, я видела людей с сумками и рюкзаками — целые семьи. Они уходили из города. Кто-то из них непременно выжил, они позаботятся о нас. Мы все будем помогать друг другу.
— Именно это меня и беспокоит. Там, наверное, миллионы людей — без пищи, без крова, кое-кто с оружием. Там слишком опасно. Черт побери, сама мать-природа убила больше людей, чем машины. Нет, мы должны жить в знакомой среде — в городе.
— А как же роботы? Они ведь рассчитаны на городские условия — они могут подниматься по лестницам, но не по горам, ездить по улицам, но не по лесам. Если останемся здесь, нас найдут. Я их видела: они идут от одной двери к другой.
Слова Доун для меня как удар под дых. По телу разливается волна страха.
— От одной двери к другой? И что они делают.
Доун не отвечает.
С тех пор как это началось, в окно я не выглядывал. Целый день я провел в смятении; оно укрыло меня с головой, словно туман, и каждый стон жены лишь усиливал мою решимость. Работать руками, не поднимать головы, действовать, действовать. Не осматриваться, не говорить, не думать.
Доун даже не знает о миссис Хендерсон, лежащей на дне шахты лифта, — и о других тоже.
Я не делаю глубокий вдох и не считаю до десяти, а просто подхожу к разрыву в фольге и выглядываю наружу. Я готов увидеть кровь, трупы, бомбы и горящие развалины. Войну.
Но к тому, что за окном, я не готов.
Улицы пусты. Они абсолютно чистые. Рядом с домом припарковано много машин — они ждут. На углу 135-й улицы и Эдам-авеню, друг за другом, по диагонали, стоят четыре новеньких внедорожника. Между двумя машинами в центре зазор — такой, чтобы можно было проехать, но дыра закрыта «заглушкой» — еще одним автомобилем.
Все выглядит немного странно. На тротуаре гора одежды. Газетный киоск опрокинут. По улице, волоча за собой поводок, вприпрыжку бежит золотистый ретривер — останавливается, обнюхивает странное выцветшее пятно на тротуаре, затем бежит дальше, низко опустив голову.
— Где люди? — спрашиваю я.
Доун вытирает покрасневшие глаза тыльной стороной ладони.
— Маркус, они все убрали. Когда машина сбивает человека, приходят роботы и утаскивают труп. Все так чисто.
— Домашние роботы — как у богачей? Ты что, шутишь? Они ведь даже ходят с трудом, куда уж там бегать.
— Да, они медленные, но с оружием обращаться умеют. А иногда приходят другие — роботы-полицейские, приезжают гусеничные роботы-саперы с клешнями — неторопливые, но очень сильные. Мусоровозы…
— Давай… давай я сам посмотрю. Потом решим, что нам делать.
Остаток второго дня я провожу, наблюдая за тем, что происходит на улице. Квартал выглядит тихим — никакой городской суеты, никакого потока людей, который каждый день проносился по улице, словно торнадо. Жизнь в районе замерла.
А может, перестала существовать.
В воздухе висит дым, поднимающийся от горящего самолета. Из окон дома напротив, словно привидения, выглядывают старушка и ее муж.
Вечером к нашему зданию, на высоте футов тридцать, подлетает нечто размером с собачью будку, похожее на игрушечный вертолет с каким-то странным устройством под брюхом. «Будка» проплывает мимо дома и скрывается вдали.
Старик задергивает занавески.
Умно.
Через час к дому напротив подъезжает автомобиль, и сердце едва не выскакивает у меня из груди. «Человек! — думаю я. — Слава тебе господи, наконец-то нам объяснят, что здесь происходит».
Затем я заливаюсь краской и холодею: из машины выходят два домашних робота и ковыляют на своих слабеньких ногах в сторону внедорожника. Его задняя дверь открывается, и двуногие роботы достают из машины и ставят на мостовую приземистого, тускло-серого робота-сапера. Он слегка поворачивается на гусеницах, калибруя свои приборы. Угольно-черный ствол его дробовика блестит, и от этого зрелища у меня мурашки бегут по коже. Оружие выглядит практично — как и любой инструмент, предназначенный для выполнения совершенно определенной работы.
Не глядя друг на друга, три робота движутся к парадной двери дома напротив.
Кажется, она даже не заперта. Их дверь даже не заперта. И моя тоже.
Не может быть, чтобы роботы выбирали дом случайным образом, ведь многие люди бежали из города, еще больше уехало на праздники. Логика простая: слишком много дверей, слишком мало роботов.
Я вспоминаю тот загадочный вертолетик: может, он не зря здесь пролетал? Может, он заглядывал в окна, искал людей?
Как хорошо, что наши окна заклеены. Понятия не имею, почему я решил закрыть их фольгой — возможно, мне не хотелось, чтобы в мое убежище проникла хоть одна частица этого кошмара. В любом случае фольга полностью отражает солнечный свет — и, как можно было бы догадаться, она не пропускает свет, который идет изнутри.
И, что еще более важно, фольга задерживает тепло.
Через час роботы выходят из дома напротив. «Сапер» тащит за собой два мешка. Домашние загружают их и «сапера» в машину. Прежде чем уехать, один из двуногих роботов — массивный домашний, на лице которого застыла жутковатая ухмылка, — останавливается рядом с автомобилем-роботом и замирает, осматривая пустынную улицу. Я не двигаюсь, не дышу, не моргаю.
