Кунц тут же бросил свою аппаратуру и устремился в рубку, а за ним не спеша направился и полковник. Доктор читал долго и сосредоточено, шевеля губами, и по его мимике можно было даже примерно определить, на каком месте текста он находится. Когда Кунц дошел до седьмого пункта, Дрэйд спросил:
– Обратите внимание вот на это: "В случае если по каким-нибудь причинам входящие в Союз Комендантов независимые силы совершат вторжение на планету Крон, не будучи спровоцированными вооруженными силами Адранта, то такое вторжение должно быть немедленно пресечено Союзом Комендантов, а в качестве компенсации за нарушение мира Адрант получает обратно в свое управление планету Аргейзе", – зачитал Дрэйд. – Вам не кажется, что этот пункт… даже не знаю, как сказать… странен, что ли?
– И чем же он странен? Адрант хочет гарантий, что на Кроне его не тронут.
– Ну как же… Комендантам ведь это не выгодно. Они рискуют остаться без Аргейзе, если Адрант придумает, как вызвать на себя огонь одного из Комендантов. Да и вообще, с чего победителям соглашаться на присутствие в договоре такого провокационного пункта? Это все равно что, если бы я… – Дрэйд долго подбирал подходящий пример, но так и не нашел.
– Полковник, а на что им Аргейзе? – спросил Кунц. – Аргейзе нужна только Адранту, а все, что нужно Комендантам, так это независимость. Они и взбунтовались только потому, что Адрант перекрыл им воздух. А через какое-то время Союз и так предоставит свободу этой планете, только без Адранта. Это ведь хлопотно: перекраивать правление на целой планете, когда у самих дел по горло. Начнется сопротивление и тому подобное… А ведь Комендантов – девять. Это для ведения войны хорошо, когда их много, но во время мира – ужасно. Они будут перекидывать друг на друга этот истощенный войной промышленный гигант, на котором давным-давно не выращивается продовольствие, а ведь по условию Соглашения планету нельзя бросать на произвол. Так что не вижу ничего опасного для них в этом пункте. А то, что Адрант вставил этот пункт не просто так, это ясно. Но если он предполагает с помощью этого пункта получить что-то большее, чем гарантии о ненападении, ему это может дорого обойтись.
В личных ощущениях не действуют законы физики. Сейчас, когда Андрей приближался к мечте, его все сильнее тянуло обратно домой, тогда как звезды притягивали заметно слабее. А уж сколько страхов и сомнений было в душе – и не сосчитать. И если добавить ко всему постоянное ощущение неотвратимо наползающей тени, спасало от всего этого только то, что Андрей не мог одновременно переживать по двум разным поводам, а лишь переключался с одной проблемы на другую. Мерно шагая замыкающим по разбитому асфальту шоссейной дороги, он то размышлял над проектом Орри, то вспоминал последний сон и Командора.
Странно, но он даже не пытался приписать тот страшный диалог игре своего собственного воображения. То ли события предыдущих дней начисто убили весь скептицизм, то ли эти потрясения зацепили психику, но Андрей ничуть не сомневался, что разговаривал с ним именно Командор из какой-то своей сумеречной обители, а вовсе не сновиденный образ. Теперь Андрея всерьез обеспокоило Первое Условие, и он размышлял о том, каким образом дольше продержаться без сна. Уж двое суток-то он как-нибудь продержится, а там прочь с Земли. Странная фраза о близости Командора наверняка связана с общим убийственным ментальным фоном, и, покинув эту местность, он наверняка сможет избавиться от жуткого присутствия неудавшегося претендента на тело.
"А Кея бы сильно удивилась, проснись в моем теле сегодня обманутый Командор", – подумал Андрей. Ей бы точно не поздоровилось. Он шел и смотрел на тонкую белую шею Кеи, на схваченные резинкой волосы, и неожиданно Кея на ходу обернулась и поймала его взгляд.
И вот тут только пришел в голову странный образ, словно увидел он Кею чужим зрением, и не здесь, и не сейчас, и остались только ее глаза, большие и широко поставленные, но уже не было вокруг этой равнины, а был зал, большой и свободный, и смыкались над головой куполом прозрачные, невероятной толщины стены, и эта прозрачность уходила в глубину бесконечности и терялась там, словно в толще льда.
Заколотилось сердце, кровь ударила в голову, и Андрей не удержал воспоминание. Он даже остановился и немного перевел дух. Затем прибавил шагу, поравнялся с Кеей и, успокоив дыхание, сказал:
– Расскажи, пожалуйста, что-нибудь о себе. Мне интересно, кто ты на самом деле.
– А что обо мне думал Командор?
– Его воспоминания могут не соответствовать истине, – уклончиво ответил Андрей. – Да и мало места ты занимаешь в его памяти. Я так и не понял, почему ты перешла на его сторону.
– Я не перешла. Я перебежала. И бежать мне больше было некуда. Но за убежище мне пришлось расплатиться секретами.
– От чего бежала? Или от кого?
– Может, ты лучше поделишься своими соображениями о проекте "Инкубатор"? Наверняка ты уже обдумал мои слова.
– Кроме того, что я уже сказал, ничего нового в голову не пришло. Да и неприятно об этом думать.
– А ты все-таки подумай, – не поворачивая головы, Кея мрачно улыбнулась.
– И тогда ты расскажешь наконец о себе?
– Когда же ты наконец поймешь, что до всего можно дойти своим умом, не слушая чужих рассказов. Ты знаешь достаточно, чтобы все понять, но вместо этого идешь по неверному, хотя и легкому пути выслушивания чужих рассказов. А ведь прекрасно понимаешь, что каждый будет рассказывать только то, что выгодно ему, и сам же будешь потом сомневаться и не верить.
– Знаешь, Кея, я сейчас пытался дойти своим умом, была ли у Командора в последнем сне возможность завладеть моим телом. И я дошел, что если бы у него это получилось, то ты бы уже валялась на земле лицом вниз, с перекрученной на сто восемьдесят градусов головой, любительница загадок.
– Не обижайся Андрей, "обидеться" – детское слово, – спокойно сказала Кея.
– Ошибаешься. Во мне сейчас кипит вполне взрослое слово "рассердился".
Андрей остановился, дождался, пока Кея уйдет вперед, и только потом пошел вслед, опустив голову и глядя на мелькающие носки своих ботинок. Болела голова, одолевали неприятные мысли, и, чтобы отвлечься, он обвел взглядом окрестности. Всегда неравнодушный к красоте, особенно красоте дикой, природной, не огороженной рекламными щитами и заборами, он тем не менее не смог разглядеть ничего красивого в окружающей местности. На диких полях по обе стороны узкой заросшей автодороги, на полях послезимних, неприглядных, не за что было зацепиться взгляду, если не считать стаи ворон, низко кружащей вдалеке, по всей видимости, над костями, и лишь впереди дорога уходила в сырой подтаявший темно-зеленый мрак хвойного леса. Но сейчас Андрею больше хотелось пробираться лесом, чем равниной. Он вспомнил, как в детстве, когда летом вывозил на дачу кошку и выпускал на полянке перед домом, та сначала испуганно прижималась к траве, замирала, а потом быстро-быстро, буквально стелясь, бежала к кустам смородины и там пряталась. Так и Андрею сейчас мучительно хотелось уйти с открытого незнакомого пространства, где вся группа была как на ладони.
