Дорога проходила по его окраине и вела в густые заросли камыша. Вытертые колёсами две красных полосы всё чаще терялись в синей траве. Отрезки дорожного пунктира становились всё короче, а там и вовсе исчезли в шелестящем ковре.
Кунц отлично знал: в километре отсюда есть заполненная бурой грязью канава, замешкался или сбавил газ и всё — машина застрянет, и никакой тягач её не вытянет оттуда. Да и нет этих тягачей у горлопанов, у них вообще ничего нет, кроме дешёвого оружия, неистребимой лени и желания всё отобрать и поделить. Зато идей переделать мир и разной наркотической дряни хоть отбавляй.
Джип весело рыкнул мотором, резво покатил навстречу канаве, ещё минута и бурая жижа брызнула из-под колёс. Где-то посреди лужи двигатель надсадно зарычал, машина задрожала стальным телом, вырываясь из вязкого плена. Дик дёрнул рулём из стороны в сторону, вдавил педаль газа в пол. Колёса выбросили фонтаны грязи, вспенили за джипом бурун коричневой чачи. Ещё немного и машина выбралась на сушу из липкого киселя, в который превратилась небольшая низинка.
Теперь автомобиль и водитель мало чем отличались от форсированной лужи, со стороны они походили на големов из жидкой глины, с них так же всё стекало и капало. След из грязи ещё долго тянулся за джипом, пока та не превратилась в твёрдую, прочно прилипшую корку.
Вскоре Кунц увидел появившиеся на горизонте остроконечные конусы палаток. Повстанцы разбили временный лагерь на месте изрядно прореженного леса. Мелкую поросль вырубили и пустили на топливо, а двух — и трёхобхватные деревья оставили как прикрытие с воздуха и естественную защиту на жаркий день.
Чтобы не пропадать великанам впустую светлые головы додумались разместить на них сторожевые посты. С одной из таких дозорных башен заметили приближающуюся машину. Поэтому, когда Кунц подкатил к шлагбауму из брошенного на козлы бревна, о нём уже знали в штабе фронта.
— Кто таков? Небритый мятежник в мятой форме и кепи с красным лоскутом вместо кокарды сплюнул на землю, поправил висящий стволом вниз автомат, отмахнулся от стайки толкущихся перед лицом мошек.
Головастик вышел из машины. Каждое движение сопровождалось хрустом ломающейся корки, коричневые кусочки осыпались, словно он был не живой человек, а фигурка из шоколада.
Дик остановился возле бревна, опёрся правой рукой. Несколько высохших завитков коры упали рядом с заношенными ботинками солдата.
— Камрад Кунц с передовой на приём к начальнику штаба Штольцу, — он хлопнул себя по шее, глянул на ладонь, где расплылось кровавое пятно со скукоженным москитом в центре. Близкое болото напоминало о себе тучами назойливых кровососов и зудящей мошкары, и если в палатках от них спасал дым бесконечных цигарок, то на улице от этих тварей не было никакого спасения.
— Документы.
Дик достал из кармана мятую книжицу с листами жёлтой бумаги и мягкими корочками, вложил в требовательно протянутую руку. Часовой внимательно сверил фотографию с оригиналом, пролистнул несколько страниц, зашевелил губами, по слогам читая звание и должность.
— Проезжай. Он вернул корочки владельцу, плюнул на ладони, обхватил бревно и с кряхтением потащил в сторону.
Кунц вернулся к автомобилю. После купания в грязевой ванне тот как-то странно фыркал двигателем, глушитель издавал резкие хлопки, пуская сизые кольца дыма. Не открывая дверь, Дик запрыгнул в салон. Сипло крякнул клаксон, джип сдавленно зарычал, перешёл на хрип и с дребезжанием вкатился на территорию лагеря.
Минут через пять движок заглох, машина по инерции преодолела ещё пару метров и встала возле гиганта с морщинистой корой и раскидистой шапкой фиолетовой листвы.
Головастик спрыгнул на землю. До штабной палатки не так далеко, вон она виднеется в треугольнике между высоченных мугусов — восьмидесятиметровых деревьев с пучками глянцевых листьев на спиральных ветвях.
Даже не удивившись отсутствию охранника, Дик шагнул внутрь и застыл у входа давая глазам привыкнуть к дымному полумраку. Когда зрение вернулось, он разглядел сидевших по углам камрадов с цигарками в зубах. Те что-то обсуждали, а потому вместе с густым туманом в воздухе висел постоянный гул.
В центре спускающегося к брезентовым стенам потолка на железном кольце висела керосиновая лампа. Прямо под тусклым светилом стоял исцарапанный стол, за которым сидел начальник штаба во френче, парусиновых штанах и поскрипывающих сапогах. Формованная кепи, обычно скрывающая тёмные волосы с глубокими залысинами на лбу, сейчас покоилась с краю стола.
Низко склонив голову, Зигмунд Штольц что-то писал. Покручивая левой рукой длинный загибающийся кверху ус, он вполголоса проговаривал слова, выводя их неровным почерком на бумаге. В стороне стоял стакан с водой, рядом в самодельной пепельнице из обрезка снарядной гильзы дымила дорогая сигара. В отличие от рядовых мятежников командиры и начальники курили качественный табак, а вместо «дурман-травы» ширялись высококлассной «дурью». Команданте Фидель заботился о руководящих работниках как о собственных детях, проявляя отеческую заботу и внимание.
— На по шарам, камрад! Головастик вскинул согнутую в локте руку со сжатой в кулак ладонью.
— Да что это такое, Кунц? Что ты за тупица такая, а? — от тёмного угла отделился комиссар, подошёл к столу. Косой клин жёлтого света упал на небритое лицо с набрякшим под глазом синяком, нижнюю губу с фиолетовым шрамом и скособоченный нос. На левом лацкане позеленевшей от старости кожаной куртки уныло висело нечто некогда бывшее красным бантиком.
— И тебе доброго дня, — огрызнулся Дик, не глядя в сторону Тейлора. До того как стать комиссаром вместо трагически погибшего Мойши Левинзона тот вёл жизнь пьяницы и дебошира. Как напоминание о недавнем прошлом остался фингал, резаная губа и свернутый в драке нос.
— Сколько тебе повторять: не «На по шарам», а «Но пасаран», что в переводе означает — они не пройдут. Запомни это, дубина! — продолжил нравоучения комиссар, поправляя штаны грязно-зелёного цвета. Кунц скорчил недовольную гримасу, отвернулся в сторону, лишь бы не чувствовать смрадное дыхание назойливого камрада. — Эй! Есть кто-нибудь? — Тейлор постучал согнутым пальцем по широкому лбу Дика.
— Отвянь, без тебя тошно, — отмахнулся Кунц. — Кто не пройдёт? Куда не пройдёт? Почему не пройдет? Хрень какая-то, а не приветствие.
— Сам ты хрень, — обиделся политрук. — «Но пасаран» — наш отличительный знак. Вот идёт, к примеру, человек…
— Ну, идёт и пусть себе идёт, мне-то какое до него дело?
— Неправильно рассуждаешь, камрад. Как ты отличишь кто это: преданный делу борьбы за свободу революционер, или враг обманом и хитростью проникший в стан борцов за независимость?
