Это соседство старого и нового, приземисто-широкого и ажурно-высотного, мрачных, древних тонов и всевозможных оттенков белого, небесно-голубого и зеленого создавало тот неповторимый ансамбль, ту ауру волшебства, которая принесла Барнумбургу славу красивейшего города мире.
На планете хватало мегаполисов больше, богаче, населеннее. Гигантские города Старого и Нового Света, восточной части Южноамериканского анклава, Азиатского объединения и Российской империи кипели деловой активностью, стройками, миллионами жителей. Они захлебывались богатством, стягивали регионы и целые страны серыми нитями автодорог и сверкающими нитями стремительно развивающегося железнодорожного транспорта.
Но второго Барнумбурга не было на свете.
— Айвен, откуда вы? — повинуясь внезапному порыву, спросила она. Молва, слухи, подогреваемые бульварными журналами, глянцевыми собраниями грязных сплетен давно приписывали Тайренту темное и преступное прошлое. Недаром, писали они, русский по происхождению обосновался в европейском вольном городе, наверняка на родине или в ином месте его ожидали большие проблемы с законом и охраной правопорядка. Как юрист, притом хороший, со знанием криминологии, Ютта понимала, что настоящий злодей таким и должен быть — обаятельным, вызывающим расположение, умеющим быстро раскрыть внутренний мир собеседника и войти в доверие.
Но сдержанный, чуть старомодный человек, равномерно вышагивающий рядом с ней, немного ироничный, но с некой печалью, скрытой глубоко в душе, никак не походил на злодея, бандита и афериста, скрывающегося от правосудия на территории самоуправляющегося города со своей полицией.
— Из очень далеких мест, — произнес он наконец, когда она уже решила, что ответа не будет. — Простите, госпожа Карлссон, я не очень люблю говорить об этом…
Они шагали дальше, в тени зеленых насаждений бульвара. Прохожих было немного — рабочий день уже начался, и большая часть горожан покинула свои дома и улицы. По проезжей части в обоих направлениях двигались частные паромобили, в основном открытые легковые машины. Изредка проезжал громыхающий двигателем общественный автобус, оставляя после себя неприятный запах. Ютта каждый раз морщилась и про себя молилась, чтобы Городской Совет наконец-то запретил эти самобеглые вонючки, воплощенное оскорбление «Экологического Кодекса». Впрочем, оскорбление, увы, пока необходимое. А вот Айвен слегка кивал, словно провожая шумного и вонючего монстра как доброго знакомого.
— Надо спешить, — как ни в чем не бывало сказал Айвен, когда стрелки часов отмерили пять минут десятого, словно это и не он предложил пешую прогулку. — Здесь рядом поезд, давайте проедем пару остановок? Как раз будем вовремя.
Электропаровоз с котлом, нагреваемым от контактной сети, бесшумно скользил по сверкающей в солнечных лучах стальной струне. В вагоне было непривычно малолюдно, они сели, и Айвен снова углубился в созерцание городской панорамы, так, словно видел ее первый раз.
Монорельс поднялся на опорах, выбежал на верхний уровень череды приземистых офисных зданий, скрывающих множество крупных и мелких фирм, ищущих в Барнумбурге богатой клиентуры и прибежища от налогов. Солнце атаковало широкие окна состава, запрыгало шаловливыми зайчиками, отражаясь от полированных поверхностей, пряжки на портфеле-несессере Ютты и больших часов Айвена, непривычной прямоугольной формы, с очень сильно исцарапанным стеклом.
Несколько минут состав двигался вдоль дорожной магистрали — шестиполосная скоростная трасса пронизывала город и предместья насквозь, от французской до германской границы, а в пределах городской черты она была еще и закрыта армстеклом. Под ней, в тоннеле на глубине десяти метров, пролегала дорога-близнец для тяжелого автотранспорта, обеспечивающая транзит и снабжение самого города. По причудам экономических законов тоннель с вентиляционными системами и углепоглотителями оказался проще и экономнее, чем длинный объезд по границе черты «природной безопасности».
Монорельс выпустил их на станции в деловом центре, у «башен-близнецов». Собственно, «близнецами» Банковский Консорциум Барнумбурга и Издательский Дом Фалькенштейна не были. В обоих было по восемьдесят этажей, на уровне шестидесятого оба небоскреба соединялись крытой галереей, на этом сходство заканчивалось. Банкиры обосновались в здании, представлявшем в поперечном разрезе правильный равносторонний крест. Сам по себе «консорциум» был белым, но этот цвет терялся под напором мозаики синих стекол, похожих на чешую небесного дракона. Сверкающие армстеклом капсулы внешних лифтов сновали вверх-вниз, как маленькие жемчужины.
Издатели же в свое время прибегли к услугам знаменитого Августа Перре, который спроектировал небоскреб по принципу «восьмерик на четверике» — четыре последовательно сужающихся уровня, каждый из которых представлял собой параллелепипед, развернутый на несколько градусов относительно основания. Спица «Фалькенштейна» лучилась изумрудным цветом морской волны, узкие, но высокие окна от пола до потолка внутренних помещений были забраны зелеными стеклами, сливающимися со стенами из дорогого известкового пенобетона.
Парадные «врата» обоих небоскребов располагались друг против друга, разделенные относительно некрупной, примерно двадцать на сорок метров, площадкой, мощенной грубо обработанным камнем по образу площади перед московским Кремлем. Прямо по центру высился скульптурный ансамбль — небольшой памятник трем великим людям, создавшим этот мир таким, каков он был.
Айвен задержался почти на три-четыре минуты, рассматривая памятный комплекс так, словно видел его впервые, хотя писатель явно не единожды бывал здесь и должен был выучить мельчайшие подробности ландшафта наизусть.
Карл Маркс и его сподвижники — голландец немецкого происхождения Зеус де Рейтер и американец Харли Таккетман. Первый — доктор экономических наук, «врачеватель мировой экономики», посвятивший десятилетия подробнейшему анатомированию экономического механизма, вскрывший его недостатки и предсказавший мрачное будущее. Второй — создатель теории «национального социального капитализма». И третий — автор доктрины «равновесной экономики сглаженного цикла».
Диагност, определивший симптомы, фармацевт, выписавший лекарство, хирург, удаливший язву.
— Айвен, нам пора. — Ютта хотела тронуть его за плечо, но не решилась. Некое родство душ, то, что казалось естественным в минуты их уединения, на тенистых улицах, было неуместным и даже непозволительно фривольным здесь, в окружении деловых людей, в деловом сердце города.
