Пратап хотел спросить еще что-то, но его отвлек грохот выстрелов.
— Похоже, те, от кого мы вас охраняем, — произнес Пратап. — Отобьем атаку, и я приду.
Опираясь на руку мужа, Амрита приподнялась с поставленного у входа топчана и поцеловала Пратапа в щеку, оставив на ней розовый след помады. Ей было страшно, но она сама была из касты воинов, и умела прятать страх. Мужу сейчас хватает и своих забот.
— Да поможет тебе победить Великая Лучница, — произнесла Амрита.
— Поможет, — улыбнулся муж. — А потом у нас будет сынишка… и не один, я меньше, чем тремя, не удовлетворюсь. Так и знай…
А затем развернулся и, на ходу заряжая мушкет, бросился к лестнице. Грохот выстрелов раздался еще раз, потом его прорезал лязг сталкивающейся стали. У подножия лестницы его бойцы яростно рубились с атакующими. Пратап разрядил мушкет в одного из атакующих, и, выставив штык, сломя голову побежал вниз. Вот и пришел, наверное, главный бой в его жизни — главный, ибо за спиной осталось все, что ему дорого в этой жизни.
Это уже не походило на правильное сражение, пусть даже с поправкой на жестокость междоусобицы. Бойня, где в ход шли уже не приклады, штыки и клинки тальваров, а кинжалы, «тигриные лапы», кулаки и даже ногти и зубы. Поначалу еще получалось отстреливаться, человек десять они свалили на входе. Потом кончились патроны, их прижал к окровавленным ступеням и каменным балюстрадам бесконечный свинцовый ливень, и все, кто не хотели умирать загнанными крысами, кинулись навстречу мушкетерам. Опрокинулся, получив крупную пулю в живот, Санджар, остальные со штыками наперевес успели проскочить сквозь свинцовую бурю и вонзить жаждущее крови железо в податливые тела изменников. Рядом грохочет пистоль, Пратап машинально пригибается, потом с разворота опускает тальвар на плечо стрелка. Ужас и осознание смерти мелькают в серых глазах северянина, кровавая черта пролегает вдоль портупеи, пистоль из немеющей руки вываливается на погибшего чуть раньше. Сколько же их тут…
Что-то рвануло плечо. Сперва Пратап не почувствовал боли, потом ощутил, как намокает от крови левый рукав, потом в плечо будто вонзилось докрасна раскаленное железо. Он еще успел ударить тальваром в чей-то оскал, на разодранный халат брызнула новая кровь, на место валящегося вояки-изменника (теперь он, наконец, узнал нашивки роты Рудраки — тоже перебежал, сволочь) из галереи высунулся новый. У него в руках был мушкет с примкнутым штыком — Пратап ловко отвел лезвие в сторону и ударил кинжалом. Когда противник осел, добавил для верности сапогом в лицо. Отшатнувшись назад, он огляделся.
Как ни странно, первую атаку они отбили. Правда, трое бойцов бесследно исчезли, еще трое едва держались на ногах, но он сам и последние двое почти не пострадали. Пожалуй, лучше отойти повыше, к двери. Там удобнее обороняться. Мятежникам атака обошлась куда дороже: человек пятнадцать из роты Рудраки нашли смерть на ступенях окровавленной лестницы.
— Наверх, — скомандовал Пратап. Из груди вырвалось хриплое карканье, в котором он едва узнал собственный голос.
Пятеро уцелевших повиновались молча. Раненым помогали подниматься остальные. Мятежники и темесцы (что-то, кстати, их не видно — всех, что ли, положили в гостиной, или рисковать своими резидент не хочет?) втянулись обратно в коридор. Пытаясь отдышаться после бешеной схватки, перевязать плечо лоскутком чьего-то халата и отпить воды из фляги, Пратап прикидывал, что теперь сделают мятежники. Если они бросили против девятерых защитников женской половины целую роту, дела у Валладжаха плохи. А может, наоборот, это последняя попытка мятежников, хотя бы прикрываясь заложниками, выторговать себе жизнь.
Но если верно последнее, сюда уже должна бы прийти помощь, раджа не мог оставить без внимания женскую половину. Пратап дорого бы дал, чтобы узнать, что происходит там, в коридоре, и всю ли роту Рудраки привели Бахадур и Фанцетти. Почему-то в том, что атакой руководят главные мятежники, он не сомневался. Что они медлят? Готовят рибодекину или обычный полевой фальконет, но заряженный мешочком с картечью? Подтягивают подкрепления? Или отбиваются от прорывающихся на помощь бойцов раджи? Едва ли последнее, он бы услышал грохот выстрелов и лязг оружия. Значит, скорее всего, помощь придет не скоро. Плохо: бойцы едва держатся на ногах, еще одного штурма не выдержат.
Нужно уходить. Не может быть, чтобы из женской половины не было тайного выхода на случай штурма. И не может быть, чтобы рани о нем не знала.
— Амрита, — произнес Пратап.
— Да? — донеслось из-за полога.
— Позови рани. Пусть выводит служанок и всех, кто там у вас. Пора.
— А вы?
— Мы задержим врага, — бодро соврал муж. — Скоро придет помощь. Попроси, чтобы тебе помогли добраться до дому, там встретимся. Не бойся ничего, все будет в порядке.
— Я останусь с тобой!
— Не дури! — загнанным зверем рыкнул он. Атака могла начаться в любой момент, а она тут препирается… — Живо делай, что я сказал.
— Они… они здесь!!!
Отчаянный крик еще звенел в воздухе, когда Пратап рывком отшвырнул полог. Сейчас он не помнил, что вход на женскую половину дворца под страхом смерти запрещен любому мужчине, кроме раджи. Имела значение лишь судьба жены… и чье-то гнусное предательство, позволившее врагу выйти в тыл. Наверняка о тайном ходе знал кто-то, кроме рани.
Амрита сидела в кресле и уже не кричала, а тихо плакала, указывая куда-то в темную глубину узкого коридора. Заломив руку рани (ее Пратап узнал по богатому наряду), он из пистоля целился в грудь Пратапу. А за его спиной толпились сотоварищи — почти сплошь северяне: как бы не застила гвардейцам глаза жадность, поднять руку на рани они бы не осмелились. В комнатке за углом раздался крик: еще одна служанка попала в лапы ублюдкам…
…Когда грянул выстрел и слившийся с ним дикий крик Амриты, рука еще продолжала бессмысленное движение. Теперь он не успевал ничего: даже избавить жену от позора, как хотел ночью в переулке. Обрушилась чудовищная боль, новоиспеченный лейтенант рухнул на окровавленный пол. Но даже смерть не смилостивилась над ним: Пратап еще увидел, как стащили на пол жену, несколько раз ударив по ребрам, заломили за спину и скрутили грубой веревкой руки двое солдат. Амрита еще ухитрилась извернуться и вцепиться зубами в окровавленную руку северянина, но ее несколько раз наотмашь ударили по лицу, из разбитой губы по подбородку потянулась кровавая ниточка, голова юной женщины бессильно свесилась и никак не отреагировала на упершийся в нее горячий ствол мушкета. Видя позор жены, Пратап не мог даже застонать. Случилось худшее, что только могло случиться.
